Автосервис и Рамадан
Владимир Лучанинов. Фото: Дмитрий Кузьмин
К двадцати трем годам, когда любящий Бог вошел в мою жизнь, я успел повидать очень много самых разных людей. Быть может, уже тогда понимал, что интересы и убеждения, вокруг которых собираются люди, не так важны – они меняются, – важен сам человек.
Помню, на заре воцерковления – в 1990-е – два года работал администратором в автосервисе. Как истинный неофит, я убедил директора в необходимости освятить помещение – прямо в клиентской у нас висели иконы. Довольно часто к нам приезжали внушительного вида «пацаны» из бандитских крышеваний, и в напряженный момент один рослый чеченец стал громко материться. Я указал на иконы, сказав, что помещение освящено и ругаться здесь недопустимо. Он меня не убил.
Более того, мы потом стали приятелями, и в обстановке автосервиса, где разговоры сотрудников по большей части сводились к сексу и алкоголю, этот чеченец стал мне самым желанным собеседником. Помню солнечный день, когда он приехал и вежливо отказался от чая, потому что был Рамадан. Помню, я ощущал радость и думал: наши представления о Боге так и останутся разными, в интересах и образе жизни ничего близкого тоже не найдется, но сейчас мы на одной волне, у нас есть общее – стремление жить по вере.
Возможно, этот опыт научил меня искать то, что объединяет, а не разделяет. Даже не научил – скорее «убедил», потому что не слишком популярный среди «героев» адвокатский взгляд на мир внутренне всегда был мне близок. Просто длительное время я не мог принять в себе эту данность, она казалась мне конформистской, приспособленческой, вроде «нашим и вашим». Сейчас я благодарю Бога, что далек от церковно-военной риторики, от пафоса своей правильности (консервативной или либеральной), от потребности делиться на кружки и дружить против кого-то. Да и вообще с годами как-то радостно становится ощущать себя не героем Гондора, а простым хоббитом из Шира.
Когда мнение «неправильное»
Митрополит Антоний Сурожский говорил о том, как искаженно мы видим нашего оппонента, собеседника, вообще ближнего, если, сами того не замечая, помещаем его в матрицы своих представлений, оценок, стереотипов, страхов. Взгляд становится узким и однобоким. Понять и увидеть человека можно лишь в том случае, когда мы сами полностью ему открыты.
Но как раскрыться, если человек сжат и закован от всего мира в монаде своей правды? Если, слушая собеседника, он не пытается его понять, а пока тот говорит, уже готовит отторжение, возражение или шаблонные рецепты благочестивых советов. И когда «неправильные» мнения звучат в «греховном» мире, они имеют свойство согревать ощущением собственной правоты и избранности. Но когда нечто, не вписывающееся в систему твоего религиозного кредо, слышится внутри самой Церкви, становится как-то неуютно и тревожно. Хочется скорее обесценить это опасное мнение, чтобы вернуть спокойствие.
Философ и богослов Пауль Тиллих писал про невротическую религиозность, которая дает человеку успокоение через участие в правильном обряде, но за этим стоит не опыт Богообщения, а тревога… И время от времени посещают мысли: а вдруг действительно ничего нет после смерти, и меня просто больше никогда не будет. Или еще варианты: а вдруг я на ложном пути, вдруг в прелести, вдруг Бог, если Он есть, меня накажет за что-либо мне не очевидное. Эти мысли человек загоняет внутрь себя и очень боится усомниться в непогрешимости духовного авторитета, в чем-либо из своих религиозных действий – ведь все это его насущные средства преодоления глубинной тревоги.
Очень странно, что внутри широкого православного сообщества постоянно встречается нетерпимость. И если учесть, что темы, непосредственно связанные с богословием Церкви, никогда не вызывали в сетях столь оживленной дискуссии, как статьи и интервью, так или иначе связанные с семьей и сексуальностью, то можно предположить, что именно здесь лежит нечто подлинно важное для широкого церковного сообщества.
Мне, честно говоря, было удивительно, что нашлись такие многодетные, которых смутили слова отца Павла. Я многодетный отец, большинство семей, с которыми мы дружим или поддерживаем общение, тоже многодетные. Я пытался представить их смущенными, уязвленными или напуганными – и у меня не получилось.
И что именно смутило? Ведь не было сказано ни одного слова против многодетности. К тому же это было интервью, а не богословский трактат. Хотя я знаю нескольких маститых и опытных протоиереев, у которых и богословский трактат на эту тему получился бы вполне себе критичным.
Может, те смущенные многодетные родители считают, что все семейные христиане обязательно должны быть такими, как они?
Или здесь имеет место та самая тревога сомнения в единственно правильном опыте, которую хочется скорее исторгнуть?
Или в этом смущении выражается вопрос: «Оказывается, мы могли не рожать постоянно и быть при этом нормальными православными?»
И на этом вопросе хотелось бы остановиться. Мне кажется, что в современном церковном пространстве часто звучат голоса людей разочарованных. Многие из тех, кто в неофитстве слишком идеализировал священнослужителей и церковное сообщество, ставил для себя завышенные аскетические планки, сегодня устали, выгорели или даже сломались. Особенно если эти планки включали вопросы интимных отношений супругов, деторождения, воспитания. И, казалось бы, нужно отдохнуть, прийти в себя, осмыслить свой опыт, ведь не человек для субботы, да и простите, не для духовника он, а духовник для него. Но люди начинают неосознанно ломать все, так или иначе связанное с приобретенным церковным опытом.
Лучаниновы
Каноны не нужны?
Воцерковление очень похоже на влюбленность, сначала ты смотришь через розовые стекла, во всех видишь святых, а сил на духовные подвиги – хоть отбавляй, но потом влюбленность проходит… И если ты не готов принять Церковь такой, какая она есть, в том числе и со всеми ее неприглядными явлениями, ты перестаешь видеть прекрасное, начинаешь этими отношениями тяготиться, примыкать к внутрицерковным сообществам, главный пафос которых заключается в критике Церкви.
Хорошо помню большую лекцию для первокурсников ПСТГУ. В ней шла речь о Предании, о соотношении свободы и канонов в Церкви, о Литургии и более позднем символическом толковании ее последований. Мы с одногруппниками вышли из зала под большим впечатлением, хотелось скорее оказаться на Литургии, чтобы пережить ее с тем глубоким, новым для нас содержанием, которое сумел раскрыть лектор. Вместе с нами вышла компания ребят с миссионерского факультета, и я был поражен тому, что услышал для себя в лекции один из них: «Ну что, слышали? Все эти каноны – полнейшая чушь».
Когда у человека внутри заложено стремление не упорядочить свою меру, свои смыслы, а все разрушить, он не решится взять ответственность на себя, в любом верном и здоровом слове будет искать оправдание своих подлинных мотивов: «Батюшка сказал, рожать не надо, а многодетность – утопия». А батюшка ничего такого вообще не говорил!
Это было слово умного, образованного и многодетного священнослужителя, прошедшего через такой опыт боли, какого никому не пожелаешь! И эта боль дает ему право говорить о многодетности не как о «нашем всём», а из личного опыта. И разве можно поспорить с тем, что жизнь многодетной семьи во многих своих разрезах проходит на пике переутомления и срыва?
Я знаю многодетных супругов, которые хотят рожать детей и рожают – троих, пятерых, десятерых. Рожают, любят друг друга, радуются каждому новому ребенку, воспитывают в этой любви своих детей. И эта любовь покрывает все: нехватку времени, денег, сил. Мне кажется, это самые здоровые и счастливые семьи.
Но гораздо чаще случается, люди рожают двух, трех или даже четырех детей, после устают или просто решают, что мера их уже на пределе. При этом они хотят супружеской близости, не могут и не видят смысла от нее воздерживаться. Эти супруги могут жить в любви, дорожить семьей, воспитывать своих детей, уклоняться от зачатия, не используя абортивных контрацептивов, быть в Церкви и держаться подальше от духовников, стремящихся войти со свечкой в их спальню.
Может, те самые возмущенные виртуальные многодетные считают это грехом? Может, они хотят призвать этих людей жить монашеским чином или рожать детей не по любви, а по религиозному долгу, чтобы мотивом было не желание ребенка, а желание секса? Может, ратуя за поддержку института семьи, они хотят обесценить интимные отношения в супружестве, представляя их только функцией деторождения, им лишь и оправдывающейся?
Опять же повторюсь: мне сложно представить, что кто-то из моих многодетных друзей и знакомых имеет такие взгляды на своих малодетных братьев и сестер во Христе.
Что такое супружеская близость
Я не священнослужитель, не официальный спикер Церкви. Я верующий христианин, мужчина и отец. Мне кажется, что интимные отношения супругов – это в первую очередь не физическое, а душевно-эмоциональное соитие – через телесную близость супруги раскрывают друг для друга свою любовь, свои чувства, свою благодарность, свое доверие. Мне кажется, только ценностное отношение к интимной близости в браке делает очевидной греховность прелюбодеяния – это предательство самой высокой степени единства и доверия между двумя людьми.
Не случайно пророки часто использовали сильный образ супружеского соития, говоря о вере человека: отступление от Бога они называли прелюбодеянием. Новый Завет просто пронизан брачной темой, единство мужа и жены берется как образ союза Христа и Церкви.
А если смотреть на супружеские отношения как на функцию, наверное, логичнее вернуться к полигамии, которая более удачно решит демографические проблемы.
Но если мое восприятие кто-нибудь назовет вредным, я не буду возражать и спорить, потому что основания для этого в Предании имеются.
Есть Блаженный Августин и другие святые отцы, негативно смотревшие на физическую близость, считавшие ее существующую форму последствием грехопадения и оправдывавшие ее исключительно деторождением. Есть представление о скверне как о чем-то физиологическом, находящемся ниже пояса, есть молитвы от осквернения, очистительные молитвы после родов и многое, многое другое.
Но есть и другое, не менее важное.
Мне кажется, что христианская семья с ее проблемами всерьез не попадала в богословский фокус Православной Церкви не из-за того, что богословие было тесно связано с монашеством, просто традиционное общество вполне успешно и самостоятельно занималось этими вопросами. А Церковь, свидетельствуя о святости брака и утверждая, что монашество нисколько его не выше, все вопросы отношений супругов мудро доверяла их совести.
И при очень строгом отношении к прелюбодеянию и аборту каноническое право Православной Церкви не знает ни одного канона, который предписывал бы постоянно рожать детей или рассматривал бы случай, когда мужчина избегает при соитии со своей супругой зачатия!
Эта позиция доверия совести супругов, выраженная в древнем каноническом праве, озвучена более развернуто в современной «Социальной концепции Русской Православной Церкви». Некоторые считают этот документ уклончивым, но, мне кажется, он предельно точно выражает мудрую каноническую позицию Церкви: уклонение от деторождения из эгоистических побуждений – грех, но при этом есть ответственность друг за друга, за рожденных детей, за их воспитание. Поэтому границы эгоистичности, понимание и чувство греха – все это может находиться в совести супругов и в зоне их личной ответственности друг перед другом, перед своими детьми и перед Богом.
И не здесь ли очаг всего сетевого беспокойства, возникшего вокруг интервью отца Павла? Может, дело в недоверии к себе, в страхе ошибиться, в нежелании нести на себе бремя ответственности?
Третий здесь – только Бог
И не столь важно, хочешь ли ты вопреки канонам Церкви передать свою ответственность вкупе со свободой третьему лицу или твоя свобода давно стала поводом угождению плоти, ты разметаешь все границы и желаешь возложить на третьих лиц ответственность за свое крушение. Причина, мне кажется, одна…
Я искренне благодарю Бога за дар многодетности, за своих милых девочек, за все лишения и постоянные вспышки счастья, которые ощущаешь, приобщаясь к таинству детства и отцовства. Ведь не только ты воспитываешь детей, но и они тебя, а многодетность – это потрясающая школа смирения, ведь с каждым новым ребенком ты все сильнее разочаровываешься в способности контролировать ситуацию. Помню, как радостно было признать, что педагог я никчемный, да и родитель так себе. Помню прекращение фрустрации на тему «как хорошо у других и плохо у нас». Наша семья далеко не идеальная, но я люблю ее такой.
Лучаниновы
Я действительно постоянно ощущаю помощь Любящего Бога – это правда. Но это вовсе не дает мне право не думать о своей мере, своих слабостях, здоровье супруги, о будущем наших детей, о многих распавшихся многодетных православных семьях. Я благодарен Богу, что мой духовник чуток, он всегда оставлял мне пространство для ответственного выбора, хоть в неофитстве я активно пытался свалить на него свою ответственность перед Богом.
Нам с женой хотелось иметь много детей, когда мы не были женаты и о Церкви представления имели смутные. Мы никогда не воспринимали многодетность как долг или особый путь спасения. Моя совесть говорит, что многодетность не может быть православным нормативом или инструментом спасения – это ответственный выбор, а дети – плоды этой ответственной любви мужчины и женщины в браке, и, наконец, супружеская любовь – это свобода, верность и доверие между двумя, и третий здесь – только Бог.
Записала Оксана Головко
