В это же время ученые, работавшие над проблемой удаленно, ощущали себя единственными людьми, стоявшими между миром и глобальной катастрофой. Об этом и многом другом британский журналист Адам Хиггинботам пишет в своей книге «Чернобыль: История катастрофы», которую можно назвать документом человеческой стойкости и изобретательности. Книга вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн», рекомендована для чтения людям старше 18 лет.
Битва за Чернобыль
…Только около четырех утра в четверг штурвалы в отсеке задвижек начали показываться над зараженной водой в коридоре 001. Силаев настаивал, чтобы людей немедленно послали открывать их. Но в подвале были километры труб и все задвижки выглядели одинаково. Темнота была полная.
Только человек, хорошо знающий этот лабиринт узких, темных помещений, мог надеяться добраться туда и вернуться. Для этой задачи были отобраны три человека из персонала Чернобыльской станции — двое, чтобы открыть задвижки, и один, чтобы сопровождать их, если что-то пойдет не так. Им выдали гидрокостюмы, лично привезенные из Киева заместителем министра. Держа разводные ключи и фонари, с дозиметрами, прицепленными к груди и лодыжкам на уровне воды, работники станции вошли в подвал, соединяющий 3-й и 4-й блоки.
Первым шел Борис Баранов, начальник смены, за ним два инженера — Алексей Ананенко и Валерий Беспалов. Когда они спускались по лестнице на отметку –3, Баранов остановился, чтобы замерить уровень радиации в коридоре, ведущем к 4-му блоку. Он полностью выдвинул телескопическую рукоятку ДП-5 и выставил датчик в темноту. Дозиметр немедленно зашкалило во всех диапазонах.
Делать было нечего: «Давайте очень быстро!» — сказал Баранов, и они пустились бегом через опасное место. Впрочем, один из инженеров не удержался и обернулся. Он мельком увидел гигантский конус — нечто черное, крошащееся, перемешанное с кусками бетона. Это была субстанция, провалившаяся сверху из разрушенного здания. Язык у него щипало, чувствовался металлический привкус.
Путь вниз ко входу в коридор 001 уже был разведан дозиметристом с радиометром ДП-5, который провел финальные замеры над поверхностью воды в коридоре. А дальше подвал представлял собой опасную неизвестность. Никто не знал, сколько там воды и насколько она радиоактивна. Получаемая в тоннеле доза облучения неостановимо росла, на счету была каждая секунда.
Баранов остался снаружи, двое инженеров вошли внутрь. Стояла странная тишина. Плеск воды под ногами эхом отдавался от низкого потолка; они слышали собственное хриплое дыхание, приглушенное влажными лепестковыми респираторами. Зато они увидели, что вода доходит только до щиколоток, и натолкнулись на трубу большого диаметра, по которой можно было идти. Сами задвижки оказались целыми и были обозначены: четко виднелись номера 4ГТ-21 и 4ГТ-22. И тут же Ананенко опознал звук воды, вытекающей из бассейна-барботера у них над головами.
К рассвету 8 мая неминуемая угроза второго катастрофического взрыва под реактором была устранена. Вскоре после этого чиновник в гражданском нашел «Лося» Зборовского на своем посту в бункере и вручил ему конверт от правительственной комиссии. В конверте он обнаружил тысячу рублей наличными.
Скрытая угроза
Чувство облегчения после того, как удалось слить бассейн-барботер, было недолгим. Хотя усилиями солдат и инженеров вероятность разрушительного взрыва пара устранили, угроза водоносному слою сохранялась, и опасения ученых по поводу «китайского синдрома» только усилились. Некоторые расчеты говорили, что, если раскаленная масса топлива пройдет сквозь фундамент 4-го энергоблока, она может уйти в землю на глубину до 3 км, прежде чем остановится.
Метростроители из Киева уже начали бурение в направлении реактора №4, надеясь заморозить почву жидким азотом, но продвигаться им мешали дождь, пыль и высокорадиоактивные обломки. Приходилось часто останавливаться, натыкаясь на подземные помехи, не обозначенные на чертежах станции, например на основания подъемных кранов, оставшихся со строительства станции. Ломались драгоценные буровые коронки, и приходилось начинать прохождение снова и на все большей глубине.
Одновременно Силаев распорядился начать закачку газообразного азота в бассейн-барботер. Людей отправили в подвал, планируя залить его бетоном, как только удастся откачать воду. К концу недели Политбюро дало разрешение на самые отчаянные меры из предпринятых до сих пор: сообщалось, что советские дипломаты обратились с просьбой о помощи к Немецкому атомному форуму, частной общественной организации. В подробности проблемы немцев не посвятили, сказав лишь, что срочно нужны консультации, «как обращаться с чем-то чрезвычайно горячим, что может протечь сквозь фундамент ядерной станции».
В лаборатории на окраине Москвы подчиненные Велихова круглосуточно исследовали расплав диоксида урана. Это было задание Политбюро — дать наиболее консервативный прогноз из возможных для расплавления реактора. Физики работали совместно с двумя группами математиков, которые дни и ночи проводили за компьютерами, проверяя свои теории. Прогон одного цикла испытательного алгоритма занимал от 10 до 14 часов, так что возле каждого математика сидел коллега, чтобы исправлять его ошибки, когда он зависал, или расталкивать его, когда тот засыпал. Они могли быть уверены в своих выводах, только если совпадали результаты обеих групп.
Результаты их ужаснули. Если расплавленное топливо растечется по достаточно большой площади, образовав слой не толще 10 см, оно начнет остывать быстрее, чем сможет расплавить бетон или грунт, постепенно перестанет двигаться и застынет. Но ученые также обнаружили, что новое вещество, которое, по их представлениям, вытекало из плавящегося ядра реактора, — комковатая смесь двуокиси урана, песка, циркония и свинца, формирующая созданную человеком радиоактивную лаву (кориум), — может вести себя неожиданным образом.
Если его накрыть, например несколькими тысячами кубометров жидкого бетона, жар радиоактивного распада будет в плену и кориум начнет плавиться еще быстрее. И хотя теоретически использование труб для замораживания грунта может остановить его продвижение, компьютерная модель показывала, что это произойдет только в очень узких пределах. Если охлаждающие трубы расположить шире, чем 4 см одна от другой, кориум просто разделится на множество языков, протечет между ними и сольется в единую массу на другой стороне, как некая примитивная, но предприимчивая форма жизни, продолжающая свой неостановимый путь вниз. Ученые поняли, что усилия метростроителей обречены на провал и попытки заполнить бассейн-барботер бетоном не имеют смысла.
Теперь ученые ощущали себя не отрешенными от мира исследователями чистой физики, а единственными людьми, стоявшими между невежественными идиотами в Чернобыле и глобальной катастрофой. Сложив в чемодан гармошку распечаток их компьютерной симуляции, Вячеслав Письменный, заведующий лабораторией, ближайшим рейсом вылетел в Киев.
Опасность миновала?
Утром четверга, 8 мая, всего лишь через несколько часов после того, как вода начала сливаться из бассейна-барботера под реактором №4, Ханс Бликс и Моррис Розен из МАГАТЭ вылетели из Москвы, намереваясь посетить Чернобыльскую станцию. В аэропорту Киева их встретил Евгений Велихов, и дальше они полетели на вертолете.
В кабине было жарко, все потели в своих зеленых комбинезонах. Станция приближалась. Розен, ветеран ядерной промышленности США, спросил Велихова, какой диапазон ему следует выбрать на дозиметре.
— Около сотни, — ответил Велихов.
— Миллирентген?
— Нет, рентген.
Розен засомневался. Его дозиметр не был рассчитан на такие уровни излучения. Но Велихов заверил его, что все будет в порядке. Его советский прибор прекрасно работал в этом диапазоне, а сам Велихов летал по этому маршруту каждый день.
Чем он не поделился со своим американским визави, так это тем, как мало он понимал про уровни радиации вокруг станции. Велихов особенно удивлялся тому, что они снижаются не обратно пропорционально квадрату расстояния от 4-го блока, а куда медленнее. Позднее ученый обнаружил, что на каждом вылете он и его коллеги попадают в поля гамма-излучения не только от реактора под ними, но и от десятков топливных элементов, разбросанных по площадкам вентиляционной трубы.
Все же Велихов мог позволить себе — наконец-то — некоторый оптимизм. Пока продолжалась отчаянная битва с угрозой расплавления под реактором, выброс в воздух радионуклидов над ним неожиданно начал снижаться — так же круто и необъяснимо, как он начал повышаться пятью днями ранее. И вот Розен и Бликс увидели реактор №4, а также легкий хвост дыма, поднимающийся из руин. Но уровень радиоактивных выбросов, хотя все еще значительный, стремился к нулю, а пожар графита был почти потушен.
Температура на поверхности реактора резко упала — с 2000 до всего 300 градусов. Хотя советские ученые не могли понять, почему именно это происходит, казалось, что спустя 13 дней после того, как это началось, чрезвычайная ситуация наконец заканчивается. Даже с учетом этой информации Розен не хотел рисковать. Когда вертолет был еще в 800 м от 4-го энергоблока, Велихов спросил, не хочет ли он подлететь поближе.
«Нет, — ответил американец, — мне отсюда отлично видно».
На пресс-конференции в Москве на следующий день Розен сказал репортерам, что горение графита потушено и сделанные во время их полета измерения показывают, что «в настоящий момент радиоактивность относительно невелика».
«Похоже, ситуация стабилизируется, — сказал он. — Могу сказать, что компетентная — весьма компетентная — группа советских экспертов работает на площадке. У них много очень разумных идей, и они выполняют эту работу сейчас, прямо в этот момент».
В воскресенье, 11 мая, Центральное телевидение показало первый репортаж из 30-километровой закрытой зоны Чернобыля — с милиционерами в противогазах, останавливающими машины на блокпостах, опустевшими домами и колодцем, затянутым пластиком. Велихов и Силаев давали интервью из штаба правительственной комиссии. Сидя под портретом Ленина в гулком зале совещаний, окруженный техниками в белых комбинезонах, склонившимися над картами и блокнотами, Силаев выглядел бледным, но торжествующим.
«Сегодня мы пришли к выводу, что главная, неотложная угроза устранена, — сказал он и пролистал подборку фотографий станции с воздуха, пока не нашел снятую в тот день. — Как видите, состояние полностью спокойное. Нет ни дыма, ни свечения. Это, несомненно, историческое событие. То, что предсказывали за границей, особенно газеты на Западе, которые кричали, что небывалая катастрофа неизбежна, больше не является угрозой. Мы твердо убеждены, что опасность миновала».
На совещание — с куском бетона
В Москве физики-теоретики продолжали настаивать, что расплавленный кориум, все еще движущийся где-то глубоко внутри реактора №4, остается страшной угрозой. Но они встречали яростное несогласие. Атомщики из Курчатовского института и Средмаша отмахивались от их мнения, от мнения людей, не имеющих никакого практического опыта работы с ядерными реакторами.
Практики утверждали, что кориум практически наверняка скоро перестанет протекать сквозь подвальные уровни 4-го блока — не достигнув самых нижних уровней здания. Теоретики соглашались, что этот сценарий наиболее вероятен, но не гарантирован. Они подсчитали, что вероятность того, что шар радиоактивной лавы пройдет под реактором сквозь все четыре слоя железобетона толщиной 1,8 м и достигнет водоносного слоя четвертой по величине реки в Европе, равна одному шансу из десяти.
В своем официальном докладе теоретики говорили, что единственная гарантированная защита от «китайского синдрома» — это колоссальный строительный проект, который придется осуществлять в самых опасных условиях из всех, какие можно представить. Они рекомендовали выкопать глубоко под 4-м блоком квадратную камеру — со стороной 30 м и 5 м в высоту — и поместить в ней специально спроектированный под эту задачу массивный, охлаждаемый водой теплообменник, который будет охлаждать грунт и остановит продвижение кориума. Чтобы продемонстрировать природу опасности, с которой они столкнулись, заведующий лабораторией Письменный пришел на совещание в штаб-квартире Средмаша в Москве с большим куском бетона, расплавленного в ходе их экспериментов. Внутри него оставалась деформированная таблетка диоксида урана.
Начальника строительства Средмаша дальше уговаривать не пришлось.
«Стройте», — сказал он.
