О Заостровье, о Сретенском храме прот. Иоанна Привалова, который в последние недели стал предметом повышенного внимания ряда интернет-изданий — свидетельства тех, кто был и видел своими глазами.
Александр Архангельский
Так бывает – видишь человека нечасто, общаешься на бегу, а есть полное ощущение, что знаешь его глубоко, и он тебя тоже.
Когда я узнал об отце Иоанне Привалове? Задолго до того, как мой старший друг и коллега Жорж Нива съездил к нему в Архангельск и с сентиментальной трезвостью рассказал о том, какие бывают православные священники и как многому можно у них научиться.
Еще в середине 90-х, на какой-то конференции ныне покойный академик Сергей Сергеевич Аверинцев обмолвился о разговоре с молодым священником, тонко понимающем богослужение; речь шла о том, что трудно придется этому священнику – только потом я сообразил, что речь шла об отце Иоанне Привалове; тогда был первый приступ доносительной ярости на всех, имеющих дерзость служить по-русски, даже сборник какой-то вышел против ереси русификации.
Потом на каком-то полулюбительском диске мне попалось интервью, которое берет отец Иоанн у Сергея Сергеевича; вроде бы ну интервью, и интервью: мало ли мы их видели? А это запомнилось. Не только ответами, но и тоном вопросов – спокойным, смиренным, без выпячивания себя. Собеседник впитывал размышления великого ученого, как губка; он не себя подавал в кадр, а осознанно НЕ МЕШАЛ Аверинцеву проговорить важные вещи.
И потом, уже повстречавшись с отцом Иоанном в Москве, я с радостью понял, что этот «образ под камеру» ничуть, ни единым зазором, не отличается от образа – реального. Таков этот человек и священник, спокойный, смиренный, умный, твердый в вере и мягкий в чувствах. Побольше бы таких – может, и мы были бы получше.
Ольга Седакова
С отцом Иоанном Приваловым и с Заостровьем мы познакомились почти одновременно. В Доме русского зарубежья на конференции, посвященной о. Сергию Булгакову, ко мне подошел молодой священник (вскоре ему исполнилось 30 лет, и отмечали мы этот день в Заостровье) и спросил, не соглашусь ли я приехать к его прихожанам в Архангельскую область и выступить перед ними.
— Как выступить?
— Прочитать лекцию, стихи.
— А кто Ваши прихожане?
— Есть крестьяне, корабелы… простые люди.
— Но разве им интересно то, что я пишу? (к этому времени меня уже убедили, что «простым людям» все это непонятно и ни к чему).
— Они от меня многое слышали. Я Ваши слова приводил.
Все это меня так удивило, а лицо батюшки было таким … как это назвать? убедительным, что я сразу же согласилась. И той же весной отец Иоанн встречал меня в аэропорту Архангельска, чтобы дальше ехать в неведомое для меня Заостровье.
То, что я увидела в Заостровье, удивило меня еще больше. Ничего похожего я до этого не видела. Пожалуй, что и не надеялась увидеть. Большой круг людей, связанных христианской любовью. Без малейшей стилизации, без потупленных глаз и к месту и не к месту душеполезных цитат… Все совершенно настоящее. Доверие друг к другу, радость, скромность, готовность служить. Твердая привычка во всем отдавать себе отчет, не увиливать от вопросов и ответов. Ни тени лукавства. И бросающееся в глаза учтивое обращение друг с другом и с гостями. И желание знать все, что есть хорошего, в литературе, в музыке, в театре. На все посмотреть с точки зрения действительной пользы для души. Они обращались друг к другу «брат» и «сестра» — и в самом деле были братьями и сестрами.
Это и была Сретенская община (храм в Заостровье посвящен Сретению Господню). Что еще меня поразило: разрушение всяческих перегородок между ними: возрастных (молодые и старушки вместе), образовательных (кроме местных жителей, по большей части крестьян и корабелов, с общиной были связаны и преподаватели Поморского университета, и техническая интеллигенция из Северодвинска), имущественных.
Так и должно быть во Христе? Должно: но где вы это видели? Я вот увидела в такой полной мере только в Заостровье. Как будто все эти люди были от чего-то вылечены, какое-то жало из них вынуто. Не знаю, как назвать это, скорее всего – союз с ложью, который кажется непобедимым в нашей жизни, и среди церковных людей в том числе. Как же так – совсем уж начистую? Иногда приходится… для пользы дела… да вдруг не так поймут… Все обычные аргументы в пользу необходимости лукавить перечислять не буду. Все их и так знают. По собственному опыту, увы. Но там, в общине, они не действовали. Может быть, это особая поморская прямота – а может, по известной пословице, на лица всех этих людей лег отсвет правдивости отца Иоанна. Как сам он рассказывает, в его духовной жизни важнейшим моментом стало солженицынское «Жить не по лжи».
В мой первый приезд, как мы условились, я провела ряд бесед по «Маленьким трагедиям» Пушкина. Я в то время вела такой семинар в МГУ и особенно адаптировать эти размышления не стала. Все заранее готовились – перечитывали трагедии, обсуждали, готовили вопросы. Слушали самым внимательным образом – и, вероятно, многим было трудновато. Но вместо того, чтобы упрекать за это, меня поблагодарили! «Спасибо, что Вы нас уважаете и не стали применяться и упрощать!» Если бы хоть раз в нашей стране я такое слышала!
Я еще не знала тогда о той системе катехизации, которая проводится уже больше 20 лет. Проходил ее и сам о. Иоанн, и все, кого я встретила в Заостровье. Если бы я знала, меня бы все увиденное, вероятно, не так поразило. Позднее мне приходилось встречаться с другими общинами-братствами – в Твери, в Воронеже, в Питере, в Тульской молодой общине, с которой у о.Иоанна была особенно тесная связь. И везде я видела тот же эффект катехизации: по-настоящему изменившиеся люди, которые совершенно ясно понимают, что несовместимо с христианской жизнью.
Отступая от рассказа, позволю себе заметить: этот удивительный труд реального воцерковления (одновременно очеловечивания) человека, который уже принес столько плодов по всей стране – разве это не самое важное для нашей Церкви сейчас? Разве те, кто разработали эту систему, опираясь на опыт раннехристианских времен, не достойны самой глубокой благодарности? Ведь катехизатору в современной России приходится работать даже не на земле старого язычества, а на земле, отравленной страшной идеологической обработкой советских десятилетий. Кто учитывает эту антропологическую катастрофу, которая у нас произошла? Боюсь, всерьез и системно только те, кого презрительно именуют «кочетковцами». У них нужно было бы учиться. Но получают они от своих православных собратьев (которым и самим неплохо было бы пройти хотя бы начало этого вводного курса) только обвинения и злобу. И одни и те же обвинения – ересях и сектанстве, в том, что они «противопоставляют себя всей остальной церкви».
Продолжу о Заостровье в связи с этим – якобы их сектантской замкнутостью. Еще одна вещь, которая меня в первый приезд удивила, — как раз открытость миру, которой вообще-то в наших приходах не увидишь. Я имею в виду присутствующее так или иначе четкое разделение на «церковное» и «внешнее». Из этого церковная реальность становится своего рода субкультурой, заинтересованной в «других» только в том случае, если и они вступят в этот особый «свой» мир.
Отец Иоанн и его община работала не для себя, а для всех – и в группе сел, составляющих Заостровье, и в Архангельске, и в Северодвинске. Когда я (уже, вероятно, в следующий приезд) выступала в Областной библиотеке Архангельска и в Поморском университете, один из профессоров заметил: «И ведь всеми этими культурными событиями (он имел в виду приезды многих людей, приглашенных о.Иоанном, – С.Ю.Юрского, Ж.Нива, Н.А.Струве и других) мы обязаны сельскому священнику! Мы-то ничего для этого не сделали». Надо ли говорить, что оживление общей жизни, которое совершал о.Иоанн, нисколько не имело «своей» цели: посетители спектаклей, чтений, лекций интересных гостей могли ничего не знать о Заостровской общине, которая все это организовала. И, конечно, не просто «знаменитость» того или иного приглашенного интересовала о.Иоанна. У него был определенный выбор: он хотел, что люди в городе и в селах услышали что-то, что заставит их задуматься и как-то веселей и серьезней отнестись к собственной жизни.
Сам о. Иоанн необычайно серьезно относится к творческим людям и к творчеству: он знает, что у них есть чему учиться и в том случае, если к церковности они имеют мало отношения. Он уважает дар и труд и дисциплину – все, без чего не создается значительное произведение. «Работая» за университет, библиотеку, музеи в деле культурного просвещения (так сказать, светского просвещения), наш «сельский священник» не думал зазвать всех в свою общину. Это был вовсе не какой-то хитрый и расчетливый ход: послушают, дескать, Юрского, и придут креститься. Есть такие вещи, которые хулители о. Иоанна за реальность не считают, предполагая, что за всеми действиями стоит какая-нибудь задняя мысль. Есть щедрость и участие. Эти качества отца Иоанна и действовали в том, как он делился с городом и весью своей дружбой с содержательными людьми.
Кто еще мог бы их так зазвать в морозы, в почти полярную ночь выступать на заводе в неизвестном им городе Архангельской области? «Спасибо, когда-нибудь!» — наверное ответила бы я на приглашение университетских людей (впрочем, они и не собирались меня приглашать). Такую же историю я видела потом в Воронеже, в Твери, в Питере: члены общин устраивали культурные события для всего города и так же тщательно готовили их, как в Заостровье. Здесь речь идет об общем решении отношений Церкви и «мира», совсем ином, чем то, что имплицитно содержится в фестивалях «православного кино» или даже «православных ярмарках». Церковь являет себя не как особая замкнутая субкультура, а как искренний собеседник человека и общества, чуткий ко всему доброму, что в нем делается..
Отмечу еще, что все эти встречи были тщательно подготовлены: делались выставки о приезжающих, печатались какие-то материалы, беседы записывались и потом печатались, чтения стихов издавались на CD. Все это делала община, не считая такие дела внешними по отношению к собственно церковным.
Первый раз, покидая Заостровье со всеми драгоценными подарками этих вместе проведенных дней, я чувствовала, что покидаю какой-то «иной мир» — но не заповедник святого прощлого, как мы привыкли думать, а скорее, рассадник будущего. Никогда у меня не было такого ясного чувства, что Россия будет жива, что возможно чистое, умное и человечное будущее на наших просторах. Вот это теперь и разрушается с разрушением Заостровского Сретенского братства.
С кем-то из гостей Заостровья мы обсуждали, как сказочно звучит это название – Заостровье. Но сказочно иначе, чем Град Китеж: не как ушедшее на дно прошлое, но как неведомое будущее.
Я не раз потом бывала в Заостровье, но описывать другие поездки сейчас не буду. И с отцом Иоанном нам приходилось встречаться и в Москве, куда он приезжал по учебным делам (в Святофиларетовский институт) или по медицинским (в Москве он был оперирован по поводу тяжелой болезни). Я видела много раз его бесконечную готовность идти навстречу человеку по первой просьбе (так он исповедовал и причащал мою умирающую маму). Я видела, как он примагничивал к себе людей – и в послеоперационной палате, счастливый, позволял людям вокруг почувствовать близость Христа.
Многие говорят, что гость не видит того, что видно изнутри, и потому свидетельства типа моего не слишком весомы. Вероятно, в этом есть правда. Но я приезжала не как гастролер – выступить, откланяться и уехать. Каждый раз я проводила там около недели, участвуя в повседневной жизни общины, в их молитвенных собраниях, в храмовых службах. Я жила в доме отца Иоанна и общалась с его семьей: с чудесной матушкой Татьяной и сыновьями. Кроме того, отец Иоанн никогда не скрывал трудностей, с которыми община встречалась: наоборот, он всячески пытался умерить мое восхищение, говоря, что не все так блистательно, как может показаться приезжему.
Обо всем этом можно говорить еще долго, но я хочу передать хотя бы отсвет того, что я встретила и в общине, и в отце Иоанне. Я не знаю, что сказать о тех, у кого поднимается рука на весь этот труд любви.
Анна Шмаина-Великанова
Мало можно добавить к тем точным и глубоким словам, которые сказала о Заостровье Ольга Седакова. Попробую передать несколько самых важных впечатлений от, увы, немногих, но счастливейших в моей жизни дней: поездок в Заостровье.
Я давно хожу в церковь, около полувека. Есть сайт, на котором моя биография названа «примечательной», я думаю, потому, что я училась в университете в Иерусалиме, преподавала и преподаю библейский иврит, раввинистическую и раннехристианскую литературу и явно являюсь лицом «примечательной», еврейской, национальности. При этом я – поповна и навидалась в жизни приходов, благочиний, епархий, юрисдикций…
Так вот община Сретенского храма в селе Заостровье Архангельской области поразила меня с первого взгляда, и за двенадцать лет знакомства это изумление не уменьшилось. Точно так же поразил и продолжает удивлять при каждой встрече и настоятель этого храма, священник Иоанн Привалов.
Огромное северное небо, крохотные согнутые ветром березки, а посреди этой нищей, светлой, всеми правительствами разоренной России прямо высится большой белый храм, «вместилище красоты и смысла». А на пороге, одновременно защищая своими широкими плечами низенькую дверь в светящуюся безоружную внутренность храма и приглашая сияющей своей улыбкой всех, кто хочет войти — войти и быть свободным, стоит молодой священник, местный, обычный, надежда Церкви, будущее России.
В Заостровье понимаешь ясно историческую роль русской Церкви – она не часть государства, не его красочный народный костюм, она вообще – не его, она – смысл страны, суть ее языка, культуры и ландшафта. Сретенский храм – это смысл Заостровья, Заостровье – поморского севера, а Север – всей России. Так вот получается. Это и почувствовали русские народные линейные молитвенные почитатели товарища Сталина, эту недавно возрожденную (двадцать лет – исторически ничтожный срок) НАСТОЯЩУЮ русскую Церковь.
Почему в Заостровье не проходит никогда первоначальное изумление? В Заостровье все – так, как оно должно быть, как никогда не бывает. Там священник обращается к прихожанам: «Братья и сестры! Христиане!» и глядя на паству, сознаешь: ОНИ – ХРИСТИАНЕ. Там брат – шофер у брата – богача говорит епископскому порученцу, что богач выделил машину для гостей, а потом звонит богачу и сообщает: «Брат, я не приеду сегодня, повезу гостей домой, они замерзли» и тот не возражает ни слова. Там юные рокеры поют на клиросе старинные распевы, а девяностолетняя Калиста на братской трапезе молится от сердца своими словами.
Там столичная интеллигенция чистит снежные завалы, а одна древняя бабка делится с другой, не менее ветхой: «Христос посреди нас, Михайловна!». Там исполнилось слово Спасителя: «Да будут все едино.» В Заостровской общине молодежь, а ее очень много, не просто уважает бабушек (их еще недавно тоже было немало), но между ними нет разрыва, поколения едины. Это проявилось со всей очевидностью в устройстве выставки об истории храма. В Заостровской общине не найдешь молодых, считающих, что при Сталине «порядок был» или что Сталин «войну выиграл». Они помнят всех замученных священников и прихожан этого храма, помнят тех несогнувшихся поморских старух, которые не позволили закрыть их храм. Молодые члены общины и сами «тем путем идут суровым, что и двести лет назад», в будущее, которое они же готовят, созидая из себя камни Церкви, строя фундамент новой культуры. В Заостровье многие заочно получают высшее образование.
В первый мой (общий с Ольгой Александровной) приезд меня попросили прочесть лекцию на тему, о которой я тогда много думала и писала – о глубинной связи древнего мученичества с образом материнства. К тому времени я уже выступала с докладами на эту тему на конференциях в Москве и наталкивалась на вежливое непонимание. Обсуждались в докладах трудные, тогда не переведенные на русский язык тексты: Оды Соломона, Страсти Перпетуи и Фелицитаты и др. Читая доклад в притворе Сретенского храма в Заостровье, я украдкой поглядывала на странную аудиторию и думала о том, что надо часть текстов выпустить. Пропустила рассказ об Одах. Закончив, спросила, как водится: «Какие будут вопросы?» Встал человек (я потом узнала, что он корабел и особенно любит Пушкина, знает не только все стихи, но и письма и мельчайшие подробности быта…) и спросил: «Мне кажется, что должны существовать какие-нибудь древние христианские гимны, поэзия какая-то, похожая на то, что Вы рассказывали?» С каким стыдом за свою высокомерную тупость, раскрывала я вновь блокнот, чтобы восстановить то, что пропустила, сочтя слишком трудным для этих людей – Оды Соломона!
Во время той же лекции я мельком упомянула о загадке, волнующей всех исследователей, занимающихся «Страстями Перпетуи и Фелицитаты»: зачем добровольно сдался властям Сатур, катехизатор арестованных оглашаемых? Сразу поднял руку и встал, едва не упираясь головой в потолок, молодой человек, один из Заостровских катехизаторов. Краснея от собственной дерзости, он решился, тем не менее, сказать, что на его взгляд никакой загадки тут нет: Сатур надеялся, что если он донесет на себя, что это он обратил эту молодежь ко Христу, то его казнят, а их отпустят. «Любой катехизатор поступил бы так же» — твердо сказал Николай.
Что вспоминать после этого о консультациях по курсовым работам и дипломам, которые я проводила по просьбе заостровцев, заочно обучающихся в СФИ… Глубина вопросов, серьезность тем по истории Церкви, библеистике, богословию, степень ответственности за работу, которую придется делать без книг, по ночам, только для себя (СФИ тогда еще не имел государственной аккредитации) – все в Московских вузах непредставимое – сочетаясь с валенками, оканьем и полным отсутствием формального образования и социального положения, заставляли наконец прозреть: вот такими и были члены общины, в которй возникли Оды Соломона, вот так и разговаривали матрона Перпетуя с рабыней Фелицитатой.
И всех их: крестьян и бывших эфэсбешнииков, инженеров и пожарников, богачей, раздавших все деньги нищим, и доярок, изучающих Библию — созвал и призвал петь и учиться, служить Богу и ближнему, «жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех» отец Иоанн, настоятель их храма. Разделить их, разрушить это чудо, живой церковный организм нельзя.
Ольга Седакова, в который-то из наших приездов, должна была выступать с чтением стихов в просторном зале Областной библиотеки. Накануне, делая об этом объявление после вечерни, отец Иоанн произнес буднично: «Братья и сестры, не забудьте прийти в Областную библиотеку пораньше, чтобы занять ПОСЛЕДНИЕ места: там очень плохо слышно».
Сергей Юрский
Страна, которая называлась Советский Союз, была страной атеистической. Я родился и вырос в этой стране. Веру в Бога нельзя запретить, но разрушить Храмы, убить, или разогнать священнослужителей, наказать тех, кто проявляет откровенно, или скрытно свою церковность, можно. Сильное Советское государство сумело это сделать. Сильное Советское государство ослабло и рухнуло. Родилась новая страна – Российская Федерация. Церковь и верующие поднялись из того маргинального положения, в которое были погружены. Возрождение православия стало одной из важнейших забот государства. Восстанавливаются разрушенные осквернённые Храмы, строятся новые. Высшие руководители страны стоят на церковных службах. При переписи населения 84% граждан объявили себя православными. Но одно дело объявить себя христианином, и другое – встать на путь, ведущий ко Христу. Одно дело запасаться святой водой на Крещение и святить куличи на Пасху, и другое – сделать веру деятельной частью своей жизни. Если веру в Бога нельзя запретить, то нельзя и приказать верить. И то, и другое ведёт к разрушительным последствиям. Можно лишь искать пути к умам и душам тянущихся к вере – это о священнослужителях, можно лишь вступить на дорогу поиска живого общения с церковью и через неё с Господом нашим, христианского общения с ближними своими – это о пастве. Соединиться в вере – высшая цель.
Вера одна. Но люди разные.
Об этом я думаю с тревогой и надеждой сейчас, наблюдая непостижимую для меня кампанию недоброжелательства, развернувшуюся вокруг Храма Сретения Господня в Заостровье возле славного города Архангельска. Мне довелось не раз побывать и в Храме, и в сёлах Заостровья, и в самом Архангельске. Двадцать лет без нескольких месяцев настоятелем Храма был и остаётся священник о. Иоанн (Привалов) – те самые 20 лет, в которые идёт возрождение Церкви в России. Сретенский Храм старый, в советское время устоял — никогда не подвергся поруганию, скажем, превращению в склад, или в какой-нибудь цех. Жил, как все церкви в то время – на обочине жизни социалистического общества.
То, что увидел я в начале нулевых годов нашего тысячелетия, было поразительным. Не в день большого праздника, а на обычной воскресной литургии, сельский храм был переполнен. И все были не из соседних домов, а приезжие, и все друг друга знали, и все были активными участниками служения. И молодой (тогда ещё совсем молодой!) священник знал всех и каждого. Это было братство.
Когда я сблизился с отцом Иоанном и с его прихожанами, узнал, что это и есть братство. Единение полностью воцерковлённых и ещё проходящих небыстрый, но радостный путь катехизации. Особенностью литургии было то, что Евангелие и апостольские послания читались по-русски, а не на церковно-славянском языке. После чтения — слово священника, или одного из присутствующих по поводу прочитанного. Не просто стояние на службе, но обдумывание заново смыслов Послания. Апостол Павел пишет в одном из посланий: «сообразуйтесь с обновлением ума своего». Вот это обновление здесь и происходило.
Снова скажу о разности людей и о разности путей к вере. Не раз в других церквях слышал я в проповеди священника: «не надо мечтать, не надо воображать, не мудрствуйте, не философствуйте! Всё сказано в Новом Завете, а потому веруйте и молитесь! Аминь!» Что ж, это прекрасно и достаточно. Для одних! Но народ велик, в нём разные люди. Для других путь к вере лежит именно через обновление ума.
В XIX веке в России мыслящая часть общества всё больше расходилась с Церковью, ставшей окончательно официальной и государственной. На рубеже с веком ХХ обе стороны попытались войти в диалог. Было нечто вроде собора мнений, началось многотомное издание докладов, статей, опытов с двух сторон. Примирения не находилось, и Победоносцев закрыл прения, остановил издание – слишком опасно. Чем это кончилось через полтора десятка лет, нам всем известно.
* * *
Храм Сретенья в Заостровье привлёк многочисленную паству из близлежащих больших городов – Архангельска и Северодвинска. Это довольно особенный слой людей. «Ты сам, Владыко,… сподоби мя истинным Твоим светом и просвещённым сердцем творити волю Твою…» — слова из часто повторяемой молитвы святого Макария Великого. Эти люди шли с верою к свету и хотели просвещать своё сердце. И сам о. Иоанн наглядно становился всё более просвещённым человеком с непрерывно расширяющимся кругозором. Вглубь – через писания святых отцов и богословские труды, вширь – через общение с культурой, с биением сегодняшней мысли. Два имени витали постоянно, во многом определяя темы общения – Александр Солженицын и Сергей Аверинцев. Оба имени столь значимые для современной России. Поэтому сюда, в сельский Храм приехал профессор Жорж Нива из Франции, автор одной из интереснейших книг о Солженицыне, чтобы вместе помолиться и прочесть лекцию о великом сыне России. Поэтому здесь побывала и осталась в постоянном общении с о. Иоанном Ольга Седакова – выдающийся филолог, философ и поэт нашей страны. Храм стал не чужим для замечательной писательницы Елены Цезаревны Чуковской. Здесь выступала яркая индивидуальность нашей сцены – певица Елена Камбурова.
«Сталин, сталинизм и церковь» — этот не только исторический, но в отголосках и весьма современный конфликт был содержанием одной из наших встреч. По инициативе о. Иоанна я привёз в Архангельск и в Северодвинск спектакль нашего театра «Ужин у товарища Сталина». Как режиссёр и как исполнитель роли Сталина, я беседовал с аудиторией, где большинство составляли прихожане Сретенского Храма. Я дал концерт в сельском клубе Заостровья для местных жителей. Но все основные встречи вышеупомянутых и других деятелей культуры, в том числе и мои неоднократные концерты проходили в Архангельске – в большом зале библиотеки имени Добролюбова. Эта связь Божьего Храма с деятельным и активным центром культуры, каким является библиотека в Архангельске – важный и серьёзный знак. Во избежание недоразумений, хочу подчеркнуть, что вся обширная череда свершений не имела никакой коммерческой составляющей. Со стороны «гастролёров» это были в буквальном смысле визиты паломников, для общения с о. Иоанном, для участия в церковных службах и для знакомства с общиной Храма и обществом Архангельска. Все концерты и встречи были бесплатными для выступающих и для зрителей.
Не раз на моих выступлениях я видел в первых рядах священнослужителей, и это меня крайне радовало. Была памятная для меня встреча и беседа с епископом Архангельским и Холмогорским Владыкой Тихоном, ныне покойным. Мы встречались в его резиденции. В последний мой приезд (сентябрь 2012) среди зрителей в рясе и с крестом на груди был один о. Иоанн. Я узнал, что в руководстве епархии к о. Иоанну появились претензии, и что они нарастают. Друзья сообщили мне, что критике подвергается само служение о. Иоанна, его самоотверженная и результативная деятельность, как священника, что даже возможен церковный суд над ним.
Что происходит? Я и всё сообщество моих друзей крайне встревожены. Если это расхождение взглядов по частностям, то возможно обсуждение. Отсюда моя надежда. Если же это окрик, как наказание за инициативу, много лет приносящую благотворные плоды, то это беда.
* * *
Я говорил об обновлении ума. Недоброжелатель может скривиться в скептической улыбке: ясное дело, видать, обновленцы!? Остерегитесь, не надо готовых ярлыков! «Обновленцы» в прошлом – было такое направление, была секта. Здесь и сейчас нормальные открытые православные люди. Если бояться обновления ума, то и сегодняшнюю модернизацию промышленности можно назвать обновленчеством. «Пусть будет всё, как было» — так что ли?
Живём в XXI веке. Проблемы, тупики, вызовы времени. Не обновлённым умом на это не ответить. Свет веры по-прежнему светит.
- Совет Архангельской епархии рассмотрел ситуацию в Сретенском храме села Заостровье
- Миссионерские дилеммы
