В Семилетнюю войну Россия вступила во многом из-за союзнических обязательств перед Францией и Австрией – и в этом сходство тогдашнего дипломатического клубка с ситуацией 1914 года. Впрочем, наш хитроумный канцлер граф Бестужев и сам считал необходимым укротить Фридриха Прусского – короля талантливого, неумеренно воинственного, алчного и целеустремлённого.
Канцлер Алексей Бестужев-Рюмин
Россия воевала третий год. Фридрих уже не относился к русским противникам как к варварам: при Гросс-Егерсдорфе прусский фельдмаршал Левальд потерпел разгромное поражение. При Цорндорфе Фридрих торжествовал победу, но понимал, что сломить русскую армию ему снова не удалось.
И вот новым главнокомандующим армии, воевавшей в Пруссии, назначен генерал-аншеф Пётр Семёнович Салтыков, уже показавший себя с лучшей стороны в нескольких кампаниях, но державшийся в тени.
Возможно, ему не хватало лидерских амбиций, Салтыков не рвался поближе к трону, сметая преграды. Да и доверием императрицы не пользовался. Но летом 1759-го настало его время. Он проявил себя недурным организатором во время наступления на Восточную Пруссию, храбро и хладнокровно сражался при Цорндорфе.
Салтыкова считают предшественником Суворова по части умения разговаривать с солдатами их языком, делить с ними невзгоды походов. «Щи да каша – пища наша», – он мог бы повторить эти слова. Салтыков считался страстным охотником. Постоянные странствия по лесам и болотам подготовили его и к армейским лишениям. В походах Семилетней войны он постепенно вошёл во вкус, без картинных жестов, без придворной саморекламы превратился в стратега.
Шестидесятилетний Салтыков выглядел стариком. Представитель старинного рода, он родился в самом центре коренной России – неподалёку от Ростова Великого, на берегу озера Неро. Впервые за долгие годы (если не считать нерасторопного Апраксина) в роковое время главнокомандующим стал природный русак. Это воодушевляло патриотов. Хотя первоначально Салтыков не вызывал восторгов: больно негероическая внешность была у этого аристократа.
Примечательную характеристику новому главнокомандующему оставил в своих записках А.Т. Болотов – одарённый литератор, встретивший генерал-аншефа в Кенигсберге:
«Старичок, седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане, без всяких украшений и без всех пышностей, ходил он по улицам и не имел за собою более двух или трех человек. Привыкнувшим к пышностям и великолепиям в командирах, чудно нам сие и удивительно казалось, и мы не понимали, как такому простенькому и, по всему видимому, ничего не значащему старичку можно было быть главным командиром столь великой армии и предводительствовать ей против такого короля, который удивлял всю Европу своим мужеством, проворством и знанием военного искусства. Он казался нам сущею курочкою, и никто и мыслить того не отваживался, что б мог он учинить что-нибудь важное».
Неужели забыли русские люди расторопность Салтыкова в сражении при Цорндорфе? Курочка – не курочка, а с портрета работы Ротари на нас смотрит эдакий дородный боярин – только бритый и в европейском костюме 18 века.
Пётр Семёнович Салтыков
Армия заняла Франкфурт-на-Одере, пополнила обозы. Салтыков настоятельно предложил Дауну – главнокомандующему австрийских союзников – присоединиться к армии и мощным ударом накатить на Берлин. Предполагалось, что взять прусскую столицу без генерального сражения невозможно, но численное превосходство союзной армии позволяло надеяться на успех.
Но Даун тянул с ответом. Он не был сторонником генеральных сражений – и Салтыков почти не скрывал своего презрения к цесарскому коллеге. Тем временем Фридрих с главными силами прусской армии форсировал Одер севернее позиций, занятых Салтыковым.
Союзная армия под командованием Салтыкова заняла позиции на высотах у деревушки Кунерсдорф, которая вскоре станет всемирно известной. Общее число русско-австрийских сил, сосредоточенных на Кунерсдорфской позиции, доходило до 60 тысяч, против 48-тысячной армии Фридриха Великого. Преимущество заметное, но не подавляющее. Помощи от Дауна Салтыков так и не получил.
Правым крылом армии командовал Фермор, левым – Голицын, а центральную группировку возглавлял Румянцев. Вторая дивизия. Резерв – австрийцы Лаудона – расположился в тылу войск Фермора.
Пётр Александрович Румянцев
Как только обнаружилось, что король обходит правый фланг русских войск, Салтыков приказал армии повернуться кругом, переменив ход сражения. Наступил решительный момент: следовало или быстро отступить к Кроссену или атаковать. Салтыков занял позицию тылом к Одеру – и принял бой.
Салтыков разгадал замысел Фридриха: начать атаку одновременно на правое и левое крыло и предпринял контрманевр, чтобы «навлечь всю неприятельскую армию на одно левое крыло…». Удар приняли на себя части генерала Голицына. На этом участке пруссакам удалось создать и численный перевес. В результате пруссаки заняли Мюльберг – тактически важную высоту – и в победном воодушевлении готовы были добивать уже потрёпанную армию Салтыкова. Установив на высотах Мюльберга артиллерию, они принялись обстреливать русские позиции. Подготавливая решительную атаку, Фридрих уже послал в Берлин гонца с вестью о победе.
И вот – нашла коса на камень, на силу нашлась более ухватистая сила.
Фридрих обрушил удар на высоту Большой Шпиц, где располагались войска Румянцева – и это было вполне логичное решение. Возможно, Старому Фрицу следовало действовать быстрее, он потерял время, перестраивая войска. Но на большую стремительность его армия в тот день была неспособна. Пётр Александрович продемонстрировал полную готовность к сражению, он умело повёл упорную оборону высоты.
Если бы Румянцев и Салтыков в эти часы остались верны церемонной правильной войне – оставалось раскланяться с Фридрихом и отступить – по возможности организованно. Но тут-то и понадобилось румянцевское умение мыслить смело, парадоксально. Умение использовать лучшие качества солдат – хорошо натренированных, невероятно выносливых.
Румянцева объединяло с Салтыковым многое, но главное – они оба умели и любили общаться с солдатством. Не замыкались в изящном кружке великосветских собутыльников. Пожалуй, в этом было их преимущество перед командирами немецкого происхождения, хотя и среди немцев на русской службе появлялись такие блистательные знатоки солдатской души, как славный фон Вейсман – герой первой екатерининской Русско-турецкой войны.
С утра дышалось легче, а летний зной уже переутомил войска, в особенности – пруссаков, уставших после перехода, однако сражение только разгоралось. Командующие затыкали дыры резервами. Несколько раз Румянцеву удавалось бросить солдат в контратаку, штыками и рейдами конницы они оттесняли пруссаков. Но неоднократно пруссаки достигали высоты и завязывали бой на Большом Шпице.
На позиции ворвались кирасиры принца Вюртембергского. Румянцев бросил против них своих кавалеристов – и в быстром сражении конницы русские одержали верх. Архангелогородский и Тобольский драгунские полки смяли знаменитых «белых гусар» генерала фон Путкаммера, который в том бою получил смертельное ранение. Австрийский генерал Лаудон, начавший сражение в резерве, поддержал союзников, бросив в бой два эскадрона австрийских гусар. Принц Евгений Вюртембергский, пытавшийся собрать кирасир для новой атаки, получил серьёзное ранение.
Майор фон Клейст умирает от ран под Кунерсдорфом
Наконец, Фридрих отправил в сражение кавалерию генерала Зейдлица – ударные силы непобедимой армии. Румянцев встретил кавалеристов таким огнём – что Зейдлицу пришлось отступить. В быстро менявшихся условиях большого сражения Румянцев действовал хладнокровно и хитроумно – как будто всю жизнь сражался с пруссаками.
Фридрих вторично бросил Зейдлица – уже раненого – на высоты, обороняемые Румянцевым. Пётр Александрович не побоялся бросить в бой всю свою кавалерию: киевских и новотроицких кирасир, архангелогородских и рязанских конногренадер и тобольских драгун. Прусская атака захлебнулась. Тем временем, русская пехота штыковым ударом отвоевала Мюльберг…
«В самое сие время неприятельская кавалерия в ретранжамент вошла, которая нашею под предводительством генерал-порутчика графа Румянцева и австрийскою, под командою генерал-фельдмаршала лейтенанта барона Лаудона, опровергнута и прогнана, после чего из первой дивизии гранодерской и Азовской полки с генерал-майором князем Волконским к подкреплению других приспели и по сильному на неприятеля устремлению оного несколько в помешательство привели», – говорилось в реляции.
И тут наступил переломный момент сражения: Румянцеву удалось воодушевить солдат на штыковую контратаку, и они лихо опрокинули прусскую пехоту, сбросили ее с высоты в овраг. На помощь своим пробились уцелевшие остатки прусской кавалерии, но были отброшены ударом с правого фланга русско-австрийскими частями.
Снова, как при Гросс-Егерсдорфе, в решающие минуты Румянцеву удалось ошпарить противника неожиданным и дерзким ходом. О преследовании неприятеля Румянцев докладывал так:
«…Преследовавший неприятеля с легким войском генерал-майор граф Тотлебен в ночь меня рапортовал, что он чрез болото в лес к неприятельскому левому крылу казаков послал, чтоб кавалерию от пехоты отрезать, а он с гусарами и кирасирскими Его Императорского Высочества полку 2-мя эскадронами, кои весьма храбро себя оказали, по сю сторону болота построился; неприятельская кавалерия, усмотря, что казаки заезжают с тылу, ретироваться стала, но в то время оная с обоих сторон казаками и гусарами атакована, расстроена и разбита, многие поколоты и в полон взяты, в сверх того целый неприятельской от протчих отделившийся кирасирский эскадрон 20-ю человеков казаков и 15-ю человек гусар в болото вогнан, побит и пленен, которого стандарт в добычу взят; от сего места далее мили за неприятелем погоня была…»
Салтыков не упустил инициативу: он отдал приказ перейти в общее наступление. Следуя примеру Румянцева, русские и австрийцы шли вперёд, не считаясь с усталостью. Пруссаки отступали беспорядочно – и к семи часам вечера прекратили сопротивление. Самого Фридриха едва не захватили в плен.
Русские – и прежде всех Румянцев – показали, что умеют действовать разнообразно, ставить перед противником неразрешимые задачи. Таких инициативных, решительных генералов у Фридриха не оказалось… Прусская система выглядела отлаженной, но шаблонной. Рабом канонизированной теории не был и Салтыков. К тому же русские явно превосходили и противника, и союзников-австрийцев в физической силе и упорстве.
Необходимо указать и на ещё одну причину победы: энергичный П.И. Шувалов за прошедшую зиму сумел на славу перевооружить артиллерию. Русская армия получила гаубицы усовершенствованной конструкции — «единороги», более легкие и скорострельные, чем прежние пушки. Теперь этих единорогов в армии хватало, и они значительно превосходили прусскую артиллерию.
Именно огонь единорогов – поверх русской пехоты – остановил наступление Зейдлица на Большой Шпиц. Славные традиции русской артиллерии, которая со времён Ивана Грозного была одной из лучших в Европе, под Кунерсдорфом дополнила новая заслуженная слава.
Фридрих впал в отчаяние. Судя по всему, он искал смерти под Кунерсдорфом. Ротмистр Притвиц силой заставил короля покинуть поле боя. Гусары Притвица и Фридрих чудом ускакали от казачьего преследования. Шляпа Фридриха, доставшаяся русским, вскоре окажется в Эрмитаже, а в наше время – в музее Суворова.
Фридрих
Многочисленные поклонники воспевали Фридриха за то, что он не терял присутствие духа в трагические минуты сражений, крепко верил в свою звезду, в свою систему. Но он подчас впадал и в ярость, и в депрессию – и тогда не знал меры в стенаниях. И была у него манера изливать душу в письмах и разговорах с близкими друзьями. Вот уж где Фридрих немилосердно сгущал краски, драматизировал ситуацию.
Сразу после Кунерсдорфа он писал своему задушевному другу Финку фон Финкенштейну – недурно знавшему Россию кабинет-министру, заправлявшему внешней политикой Пруссии:
«Наши потери очень значительны. Из сорока восьми тысяч воинов у меня осталось не более трех тысяч, все бежит, нет у меня власти остановить войско; пусть в Берлине думают от своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу. Последствия битвы будут еще ужаснее самой битвы: у меня нет больше никаких средств и, сказать правду, считаю все потерянным. Я не переживу погибели моего отечества. Прощай навсегда».
Король всерьёз намеревался передать армию брату министра, генералу Финку. Несколько раз у него отнимали яд, он картинно сопротивлялся. В приступе самобичевания Фридрих преувеличивал масштабы катастрофы. Да, почти завоёванная победа обернулась крупнейшим поражением, но у Фридриха осталось всё-таки не три тысячи, а все десять… Берлин в ту кампанию взять не удалось, но инициативы русская армия уже не отдавала – вплоть до сумасбродного выхода из выигранной войны по блажи нового императора Петра III.
Кунерсдорфская победа – одна из самых славных страниц в истории нашей армии. Прусская военная сила – наиболее грозная в те годы – не устояла перед русским оружием.
