Позволена ли христианам сказка?
Мир, в котором мы живём, сложнее катехизиса и стереотипных представлений о христианстве и культуре. Существует расхожее представление: входя в пространство христианства, человек отказывается от любого вида искусства, где творятся вторичные миры. Ну, дескать, документальное кино посмотреть ещё можно, но художественные книжки читать, тем более сказки — ни в коем случае! Там же ведьмы на метле летают — а это язычество и магия!
Первое возражение против такого подхода — сам текст Священного Писания. В Библии — огромное количество отсылок ко внебиблейским текстам. Например, легенда о мировом потопе существует у многих народов, но только Библия даёт христианское толкование этому событию — как наказанию за грехи людей.
Выступая в Ареопаге, апостол Павел насыщает свою речь цитатами из гимнов языческим богам. До этого, гуляя по Афинам, Павел видел множество идолов всевозможным богам, в том числе «страховку» языческого сознания — жертвенник «неведомому богу», который суеверные афиняне поставили, боясь забыть кого-нибудь из огромного количества своих божеств.
Надо полагать, что апостол пылал праведным гневом. Однако в своей речи он переосмысляет увиденное в христианском духе.
Разные представления о времени
У Джона Толкиена есть эссе о волшебной сказке, в котором он утверждает: творя вторичные миры, человек раскрывает свой собственный творческий потенциал.
И в самом деле, какое отношение имеет пространство Нарнии и Хогвартса к христианству?
Дело в том, что есть время космическое — время в котором растут цветы и падают листья. Именно это время в древних мифах изображалось как всепожирающее божество. И это время циклично.
Другое время — время истории, линейное, время, у которого есть смысл. Библия знает начало этого времени — сотворение мира. Но пришествие Христа позволяет нам выйти и за его пределы. Во время литургии, соединяясь с Богом, мы выходим за пределы истории в «пространство восьмого дня» — в вечность.
Возникает вопрос: с каким же временем работает фэнтези?
Сказка — эхо Эдема и Евангелия
Толкиен утверждал: мышление возникает вместе с языком. Способности разума позволяют человеку разделять, собственно, предмет и его форму. Так возникает возможность творить фэнтези, где лист, в природе зелёный, можно сделать фиолетовым.
Бог творит мир из ничего. В отличие от Него, человек может взять что то, что уже есть в мире, и наделить новой формой. Человеку доверено преобразование мира; так было уже в Эдеме, когда Бог ограничил Свою свободу, доверив человеку возделывать сад.
Когда писатель создаёт свои миры, он использует образы того, что уже есть. Однако в изображении гения мир приобретает новые черты, например, свежесть. Так необычен и нов привычный нам мир мегаполиса в детективах Честертона.
Свежесть мира литературы относит нас к началу философии, которая, по Аристотелю, есть удивление. А ситуация, когда безоружный детектив вычисляет банду вооружённых гангстеров, приходит и связывает их верёвочкой, победа немощного добра над сильным злом — это повторение ситуации Евангелия.
Сказка — это эхо Евангелия в историческом времени. Толкиен утверждал, что чтение сказок имеет сразу несколько эффектов. Во-первых, поскольку мир в них приобретает свежесть, читая их, человек обретает здоровый взгляд на мир. Во-вторых, сказки позволяют читателю совершить побег из плоского мира повседневности в некую объёмную реальность. И, наконец, в сказках человек обретает утешение.
Художник в пространстве собственного творения
В фэнтези нередко изображается ситуация, когда художник попадает в пространство своего творения.
У Толкиена это — рассказ о художнике, который всю жизнь рисовал дерево. Всю жизнь его отвлекал сосед, которому нужно было что-то сделать: съездить за молоком для детей, починить крышу. В конце концов, сам холст со своей незаконченной картиной, над которой он работал полжизни, художник отдаёт этому соседу.
Но у Толкиена исход из этой ситуации положительный — после смерти, оказавшись в постистории вместе с этим самым соседом, художник дописывает своё дерево, и они вместе уходят в горы к Творцу всего.
Иной, отрицательный, исход мы видим в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», где главный герой сам оказывается в мире Иешуа и Понтия Пилата. Со времён евангельских событий прошло двенадцать тысяч лун, но этот мир ничуть не изменился — такова авторская подсказка читателю, что все они — и романный Понтий Пилат, и романный Иешуа — лишь выдуманы воспалённым сознанием Мастера.
Здесь есть любопытная деталь. На Пасху Церковь читает первые строки Евангелия от Иоанна. На первый взгляд, этот текст не имеет отношения собственно к пасхальным событиям, но, возможно, в нём содержится отражение самых первых проповедей, в которых пастыри пытались донести до верующих весть о приход в мир Того Самого Слова.
Но Мастер вычёркивает из своего текста Богосыновство Иешуа — и его роман превращается в карикатуру. Проповеди Иешуа — в толстовское морализаторство, а апостолы — в безумного Левия Матвея, который лишь ещё больше коверкает текст.
В финале из сердца Мастера изымается даже такой исковерканный образ Иешуа, а его посмертие очень напоминает сон Маргариты перед встречей с Азазелло: серое беззвучие, мостик и банька.
Христианские идеи «Гарри Поттера» и «Нарнии»
Если творчество отрицает добро, то оно становится разрушительным. Но отрицательные примеры только подтверждают правило. Например, про современную английскую литературу можно сказать, что это — пространство души, которая вдруг с удивлением обнаруживает, что она — христианка.
Например, в седьмой книге «Гарри Поттера» главный герой неожиданно обнаруживает на могилах евангельские изречения: «Где сокровище ваше — там и сердце ваше» и «Последний враг истребится — смерть». И, по сути, всё действие этой книги описывает постепенное понимание героем этих истин, которые он усвоил бы несравнимо легче, если бы просто окончил воскресную школу или хотя бы ходил в Хогвартс не только поболтать с приятелями.
Как после смерти Аслана, убитого Белой колдуньей в первой книге Нарнии, срабатывает «более древнее колдовство», так и в книге Роулинг изображена вполне христианская история встречи Гарри и Волан де Морта в посмертии.
Гарри видит там Волан де Морта в виде карлика, которому плохо, но не может ему помочь. Дело в том, что помощь нужно не только предложить, но и уметь принять. Здесь же мы сталкиваемся с тем, чему учит Маргариту Воланд: «Никого ни о чём не просите». Об этом же говорил протоиерей Александр Мень, утверждая: «Двери ада заперты изнутри».
В конце концов, Гарри оказываются понятны высокие и очень христианские идеи. Если Волан де Морт в книге Роулинг превыше всего ставит просто жизнь, то для Гарри ясно, что прийти на помощь — важнее, чем выжить.
Гарри возвращается из посмертия именно для того, чтобы спасти Волан де Морта, но тот отказывается каяться. Так зло убивает само себя. Так пространство сказки смыкается с пространством Евангелия.
Нечто похожее происходит в последней книге Нарнии, где дети, в конце концов, видят не только Нарнию и окрестные страны, но и Англию. Здесь пространство сказки смыкается с пространством реальности.
Воспитать чувства и найти Евангелие
Конечно, в какой именно мир — добрый или злой — приведёт очередной водоём в промежуточном пространстве романа Льюиса или Кингс-кросс романа Роулинг — зависит от писателя. Но, читая литературу, человек открывает и пространство собственной души.
Некогда Платон говорил о том, что человек ослеплён материей, и ему нужно выйти из неё в мир идей.
Аристотель, который пошёл гораздо дальше Платона, задался другим вопросом: если есть идеи для материи, есть ли соответствующие идеи для поступка? И пришёл к выводу, что это добродетель. Поступая добродетельно, человек может соприкасаться с миром идей, не развоплощаясь.
Пространство сказки предназначено для того, чтобы воспитать чувства человека, а чувства у него должны быть христианскими.
Украинский философ Григорий Сковорода всю жизнь носил с собой Евангелие и утверждал, что его идеи можно найти везде. Евангельские мотивы находятся даже в советской повседневности. Можно отыскать их и в волшебной сказке.
Подготовила Дарья Менделеева
