«Живая история Москвы и России», — написал мне знакомый, прочитав интервью протоиерея Герасима Иванова, подготовленное мной к его 90-летию. Знакомый тот — человек нецерковный, но архитектор в третьем поколении, с уважением относится к Церкви и верующим, понимает роль христианства в истории и культуре. Я надеялся, что он сразу поймет масштаб личности отца Герасима. Но что интервью это понравилось многим людям, совсем далеким от религии и критически относящимся к Церкви, приятно удивило.
Вот как вспоминал отец Герасим о детстве: «Помню, сидим зимой с сестричками на печке, греемся — совсем маленькие были. А мама угли ли разгребает, варит ли что — все время плачет и приговаривает: «Господи! Здесь на расстоянии огонь обжигает, как же там будем гореть? Там же огни неугасаемые».
«Мама, неужели все гореть будут?» — спросил я ее. «Нет, кто хорошо жил, в любви к Богу и людям, те, конечно, будут радоваться. Но мы-то, мы-то грешные!..« — до сих пор слышу эти ее слова. Пусть кому-то это покажется диким фанатизмом, но она заронила в душе семена веры».
Не показалось. Искренность и простота отца Герасима расположили к нему даже тех, кому трудно понять его мировоззрение.
Батюшка не только не ставил перед собой цели понравиться читателям, он вряд ли вообще понимал, что можно работать на публику. Просто он глубоко верил во Христа и видел образ Божий в каждом человеке. Даже в современном секулярном мире такая вера убеждает.
Об отце Герасиме Иванове мне рассказал другой удивительный человек, диакон Николай Попович (ныне протодиакон), участник Великой Отечественной войны. С отцом Николаем мне посчастливилось познакомиться зимой 2007 года, и ко Дню Победы я подготовил интервью с ним. После этого мы стали регулярно общаться, чаще, правда, по телефону.
В 1968 году отец Николай, в то время не диакон, а начальник информационного отдела в Госкомитете по труду, вышел из партии в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию. С работы его, разумеется, тут же уволили, от больших неприятностей спасло только то, что он фронтовик. Устроиться куда-либо еще тоже не удавалось — изгой, — а семью надо было кормить.
Тогда-то он и познакомился с художником Герасимом Петровичем Ивановым, который руководил реставрационными работами в храме Всех Святых на Соколе. Герасим Петрович, по словам отца Николая, приютил его — два года Николай Попович проработал реставратором. Он не художник, реставрацией до этого тоже никогда не занимался, к тому же после ранения левая рука, рабочая (он левша), ослабела.
Наверняка у Герасима Иванова не было недостатка в профессионалах, но он счел своим долгом дать работу брату во Христе, пострадавшему за принципиальность. Далеко не каждый в то время решился бы принять на работу изгоя, да еще непрофессионала. Этот поступок тоже много говорит об отце Герасиме.
Приближалось 90-летие отца Герасима, и мне очень хотелось сделать с ним интервью. Попросил отца Николая связать нас, через несколько дней отец Николай позвонил мне и дал телефон отца Герасима. 24 февраля 2008 года в храме Димирия Солунского на Благуше я впервые встретился с ним. Маленький, сухонький старичок, но как же горели его глаза, когда он вспоминал свою жизнь, как ясен был ум!
7 марта я привез ему распечатку интервью на согласование. Я знал, что его матушка Валентина уже несколько лет тяжело болеет (поэтому и интервью он мне назначил не дома, в храме), и даже не планировал заходить в квартиру. Но отец Герасим настоял, чтобы зашел, предлагал даже чай с блинами (была масленица). Мне не хотелось утруждать его, поэтому от угощения я отказался. Наверное, около часа он показывал мне картины, рассказывал о встречах с разными людьми, а потом сказал, что хотел бы написать воспоминания, но и времени нет, и уже почти не видит.
Я сразу предложил, что буду регулярно приезжать к нему и записывать его рассказы на диктофон, а желающих издать воспоминания такого человека наверняка найдем. Наверное, встреться мы лет на 10 раньше, это удалось бы осуществить. Но тогда отцу Герасиму регулярно встречаться с журналистом было уже не по силам. В тот же вечер, примерно через час после моего ухода, матушка Валентина скончалась. Батюшка тяжело переживал ее кончину.
Встречались мы еще дважды. В июле 2008 года мы со священником Григорием Ковалевым из храма мучеников Флора и Лавра на Зацепе привозили показать ему икону моего деда-новомученика. Икону написал мой друг Алексей Белов, известный иконописец, писавший для многих московских и подмосковных храмов, но настоятелю храма Флора и Лавра, протоиерею Алексию Зотову (также ушедшему в этом году — 12 февраля) показалось, что эта икона неканонична.
Отец Герасим пристально рассмотрел икону, высказал небольшие замечания (не канонические, а художественные), но твердо сказал, что написано красиво и никаких нарушений канона он не видит.
Последний раз я приезжал к нему в храм Димитрия Солунского прошлой осенью, когда писал статью о храме Христа Спасителя. За три года, что мы не виделись, батюшка сильно сдал, сгорбился, ходил, опираясь на палочку. Трудно было представить, как он служит и как поднимается без лифта на пятый этаж — жил он в пятиэтажке на Преображенке. Но в глазах был такой же огонек, чувствовался такой же интерес и уважение к собеседнику.
Всего четыре раза встречался я с отцом Герасимом и только по делу. Но с тех пор, как мы познакомились, я старался звонить ему по всем большим церковным праздникам. «Здравствуй, милый», — всегда отвечал он. Не знаю даже, помнил ли он мое имя, но по голосу всегда узнавал, обязательно спрашивал об отце Николае Поповиче, интересовался и моими делами, от души радовался, когда я получил премию.
Если чувствовал себя получше, рассказывал подробнее и о своих буднях. Ни разу на моей памяти он никого не осудил. Если и говорил о тяжко согрешающем человеке, то только с состраданием. Даже когда осенью 2008 года неизвестные, которым он открыл дверь, сбили его, 90-летнего, с ног, и вынесли из квартиры картины и иконы (у него была неплохая коллекция), он ни слова плохого о них не сказал. «Сам я виноват, не надо открывать дверь, вразумил меня Господь за грехи мои», — он искренне так считал. Уверен, что если бы грабителей поймали, отец Герасим ни за что не стал бы с ними судиться, скорее, поступил бы, как епископ с Жаном Вальжаном в «Отверженных».
Знакомство наше было кратким, неблизким, но в моей душе оно оставило глубокий след. Процитирую еще раз его слова:
«Мама приучила меня за все благодарить Бога, а ведь родился и рос я в страшное время. Пусть люди будут сыты, живут в достатке, но не надо забывать о Боге, о Страшном Суде. Это здесь мы герои, а там будем ждать, кто бы за нас помолился. Вот и нужно каждому думать, что он оставит после себя, кто будет молиться о его душе. Цель нашей жизни здесь — не накопление, не карьера, а спасение души для вечности».
6 декабря 2012 года протоиерей Герасим Иванов ушел в жизнь вечную. Теперь эти его слова звучат как завещание.
Леонид Виноградов
Читайте также:
Протоиерей Герасим Иванов: Нельзя идти на Голгофу играючи…
