Я
Поднимите руки: кто любит читать официальные церковные издания? Имею в виду епархиальные газеты-журналы (в наши дни их во многом сменили сайты). Нет, не просто для того, чтоб узнать какие-то новости, а именно читать «для души»? «Лес рук», как иронично говорили учительницы старого времени.

Несколько лет назад я был удивлен, когда получил письмо с просьбой о разрешении напечатать в журнале некоторые мои стихи. Удивлен потому, что журнал был именно официальным – журнал Ташкентской и Узбекистанской епархии МП РПЦ под названием «Восток Свыше».

Бумажное издание этого журнала у нас, увы, найти трудно, потому я полез в интернет. Нашел номера журнала – и по-хорошему поразился: журнал, выходящий по благословению правящего архиерея Среднеазиатского митрополичьего округа, содержал в себе не только обязательные в таких изданиях материалы, вроде официальных новостей и слов архиерея.

В нем я нашел статьи известных и малоизвестных специалистов по богословию, церковной истории и искусству, эссе и интервью на острые социальные и культурные темы, стихи, прозу, критику лучших современных русскоязычных авторов.

Тот, кто делает этот журнал, ясно, с верой и ответственно представляет себе, что такое – полнота нашей многотрудной, сложной и прекрасной жизни во Христе, да еще и делает это со вкусом, что бывает не так уж часто, понял я, и неслучайным предстал эпиграф, предваряющий каждый выпуск журнала, взятый из Евангелия от Луки: «Посетил нас Восток свыше, просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира» (Лк. 1, 78-79).

Потом я обратил, наконец, внимание на имя автора письма, и через некоторое время до меня дошло: главный редактор журнала «Восток Свыше» и известный ранее и мне, и многим любителям изящной словесности российский поэт, прозаик и критик Евгений Абдуллаев – один и тот же человек.

Евгений Абдуллаев

Евгений Викторович Абдуллаев (род. 19 апреля 1971, Ташкент) – русский поэт, прозаик и критик, живущий в Узбекистане. Критические статьи публикует под настоящим именем, стихи и прозу под псевдонимом Сухбат Афлатуни.

В 1999 г. вместе с С. Янышевым и В. Муратхановым создал литобъединение «Ташкентская школа». В том же году в издаваемом этой группой альманахе «Малый шелковый путь» (1999–2004, пять выпусков) вышла первая поэтическая подборка Афлатуни «Индийское лето».

Публиковался в журналах «Арион», «Дружба народов», «Звезда Востока», «Знамя», «Иерусалимский журнал», «Новая Юность», «Октябрь», альманахах «Малый шелковый путь» (Ташкент – Москва, 1999–2005) и «Интерпоэзия» (Нью-Йорк – Москва, 2005) и других журналах России, Узбекистана, Кореи, США. Лауреат премий журнала «Октябрь» (2004, 2006), «Русской премии» (2005), молодежной премии «Триумф» (2006). Книга стихов «Псалмы и наброски» (Москва: ЛИО Р. Элинина, 2003), проза: «Ташкентский роман» (СПб: Амфора, 2006), «Ночь коротка» (М.: «Дружба народов», 2008).

Член редколлегии журнала «Звезда Востока» (с 2006); вошел в редакционный совет журнала «Дружба народов» (с 2008).

Директор воскресной школы при Успенском кафедральном соборе Ташкента. Преподает в Ташкентской православной духовной семинарии философию и логику.

* * *

в россии надо жить недолго
чуть погостил и на погост
где ночь над головой как волга
уносит тихий мусор звёзд

и будет день и будет пища
и будет медленный росток
сквозь пыль
и пепелище
которые и есть восток

Если предложат прокатиться в машине времени – вежливо откажусь

Поэт Евгений Абдуллаев – один из тех собеседников, с кем говорить трудно, потому что трудно выбрать какую-то одну тему – говорить хочется обо всем. Мой первый вопрос заканчивался сакраментальным «о себе»…

– Ну, о себе – это неинтересно… Дело не в скромности, просто я у себя постоянно на глазах, на слуху. Единственно, возможно, интересное – это соотношение духа и плоти, оно ведь в каждом человеке индивидуально, как узор на пальцах. Но об этом в интервью не скажешь.

А вот о местах и временах… С местом очень просто – с детства живу в Ташкенте, за вычетом двух с половиной лет в Японии. Там же, в Иокогаме, начал писать первую прозу. И стихи – те, за которые не стыдно, тоже там начались.

С Ташкентом у меня сложные отношения, особенно в последнее время: становится мегаполисом, выдуваются последние остатки теплоты и патриархальности. Но стараюсь его любить и таким.

А время – вполне устраивает настоящее. Раньше еще тянуло в пушкинское, потом отпустило. Так что если предложат прокатиться в машине времени – вежливо откажусь.

Нет, за одним исключением. Как у того кьеркегоровского героя, который до исступления желал оказаться во время Авраама и рядом с ним… У меня – не одного, конечно, – нечто похожее с евангельским временем.

«Сколь многие говорят: желал бы я видеть лицо Христа, образ, одежду, сапоги!» Эти «сапоги», похоже, «пририсовал» переводчик, не могу сейчас найти греческий оригинал 82-й беседы на Евангелие от Матфея святителя Иоанна Златоуста, чтобы проверить… Но это даже хорошо, что «сапоги», сбивает шаблон. Потому что если желание оказаться рядом с Ним в то время, то нужно быть готовым, что увидишь, возможно, не привычного ренессансного красавца и не оживший иконописный лик…

Но другие времена по сравнению с этим – это уже не так важно, их можно представить, придумать, навоображать.

Евгений Абдуллаев. Фото: Камила Наврузова / vot.uz

***

Мы рождество отметили вином;
Я возвратился в стылые свояси,
В меня вошел мой волоокий дом
И в сердце мне уткнулся, будто в ясли.

Он выглядел, как выглядит уют
Без женщины, ребенка и собаки,
Он зимовал, где не зимуют раки
И где за рыбу их не выдают.

Бездомный дом, забытое гнездо,
Впитавшее греховный запах кофе,
Вдруг навалился всем своим крестом –
Голгофского одной из местных копий.

И сразу почему-то рассвело,
Проснулся голод, вкус и обонянье,
И из подушки выпало перо
На псиною пропахшие татами.

Сквозь жалюзи струились миражи:
Приезд детей, гуляние под снегом…
Так называлось место, где я жил, –
Пока оттуда вскорости не съехал.

(Из стихотворения «Цуругаминэ»)

После опыта XX века литератор – уже не пророк

– Евгений, извечное знамение, пререкаемое для верующих – взгляд на искусство, в частности на поэзию: что это, игралище страстей, искушение, детоводитель ко Христу, самостоятельная величина?..

– Больная тема, и чем дальше, тем больнее. Как писал молодой отец Сергий Дурылин: «Нельзя двоякого вынести: или – или: или Лествица, или около литературы». Есть в ремесле литератора что-то от лицедейства, от проживания – пусть не на сцене, а в тексте – за чужими личинами…

А я к тому же еще и литературный критик (а как же «Не судите…»?). В результате – да, возникает порой такое «несчастное сознание», разорванное между Словом и словами.

С другой стороны: если отшелушить от литературы то, что налипло на нее со времен романтизма и где-то до первого, начала прошлого века, модернизма… Литература была довольно демонизирована – в духе того времени. В те же годы, когда Дурылин говорил о несовместимости литературы с христианством, Блок писал на полях «Добротолюбия», там, где о духе печали: «Этот демон необходим для художника…»

Мне кажется, это именно тонкая отрава того времени, с очень двусмысленной фигурой художника, литератора. Пророка – но пророк кого? Как бы священник – но священник чего? После опыта двадцатого века – неважно, связываем ли его с Освенцимом, как Адорно, или с русской революцией, или с потребительской революцией 60-70-х – этот темноватый и соблазнительный ореол вокруг литературы сильно померк.

Литератор – уже не пророк. А значит – и не лжепророк. Соблазнять и искушать, конечно, может, но уже так… без иератического пафоса, по-домашнему, серенько.

Можно ли вообще найти какой-либо труд, профессию, не сопряженные с искусом? Да, конечно, через литературу, через художественные тексты может прийти в мир соблазн. И приходит. Но прийти он может через что угодно, через какой угодно текст. Научный, коммерческий, газетный, религиозный… Просто, думаю, стоит помнить о том мельничном жернове: «А кто соблазнит одного из малых сих… тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф. 18, 6). Сразу как-то отрезвляет. Видел я мельничный жернов, в Ясной Поляне, кстати, у пруда; серьезная вещь.

А что до «детоводительства ко Христу»… Наверное, да: определенное миссионерство. Но в миссионерстве тоже есть свой искус, свои скрытые камни преткновения, свое надмевание: я, ребята, знаю то, чего вы, темные, не знаете… А мне бы самого себя для начала привести ко Христу, самого себя катехизировать. Если я для себя смогу что-то определить, найти какие-то ответы… Да, конечно, эти ответы уже где-то есть, но нужно ведь до них добраться, суметь их увидеть, не пройти в спешке мимо. Если в литературном своем ремесле смогу для себя это сделать, то и для других это будет в чем-то полезно. По крайней мере – не вредно.

Фото: Kultura.uz / Facebook

***

«Услышь, Господи…»

Я в Дом к Тебе. Вошел, как дождь. Стезей слезы.
Как снег на гроздь. Как ветер в рожь.
Как гость и сын.
Услышь мой стих. Утишь мне скорбь. Утешь мне боль.
Путеводи ж меня, Господь,
Перед Собой.
И прогони моих врагов стезей грозы;
У них гортань – открытый гроб,
И льстив язык.
Умерь их блуд, холодный суд и потный сон,
И дряблый уд, и желтый зуб,
И злой закон.
А мне. Лишь только. Отплясать. Отпеть свое.
Но лишь свое. Хоть полчаса.
Но пред Тобой.

Начало родины – чужбина,
начало памяти – тоска.
Сухою коркой апельсинной
хрустит под инеем листва.
И я иду по ней, сквозь вечную мерзлоту детских площадок,
где выгуливают только собак, в которых, наверное,
на зиму превратились дети; но нет,
вот и дети, с лицами, еще хранящими весь ужас
от многоступенчатого зимнего одевания.
А я всё иду мимо, потому что эти дети
принадлежат другим (московским) людям,
которые их обеспечивают пищей,
а потом будут краснеть на родительских собраниях.
Дети – я чужой. Я незнакомый дядя,
с которым вам нельзя болтать
и рассказывать, что папа с мамой ушли
по такой же стеклянной листве под ногами;
папа с мамой ушли, я их, дети, не знаю, чужой.
Я могу вас обидеть, поскольку курящий
и вообще всемогущий по части обид…
Я – чужой. Азиат. Род занятий – тоска;
отраженьем небритым в стекле магазина,
я мелькну потерявшим завод апельсином,
дети, в ваших доселе наивных зрачках.
Однако, холодно…

(Из цикла «Псалмы и наброски»)

Святоотеческую литературу нужно переводить заново

– Как произошла ваша встреча с Христом, с Его Церковью, значимыми в этом отношении людьми?

– Поздно это у меня случилось, уже тридцатилетним был. До этого был больше «захожанином», если не сказать «забеганином». То есть внутренне уже считал себя христианином, но не понимал необходимости Крещения, литургической жизни.

Но это – такой типичный в моем поколении случай, что и рассказывать неинтересно. Советские детство-отрочество-юность… к Церкви – больше эстетический, умозрительный интерес: «А что там?» И страх новой ответственности, с которым связано вхождение в Церковь. Страх потери какой-то свободы. Пока ты не понимаешь, какую свободу ты приобретаешь – боишься потерять свою маленькую привычную анархию…

Очень важным для меня человеком был – и остается – митрополит Владимир (Иким). Пять лет проработал его помощником, когда он был митрополитом Ташкентским. Он вообще как-то поддерживал ташкентских литераторов: Алексея Устименко, Карима Егеубаева, меня… Кстати, и отца Иоанна Охлобыстина тоже владыка Владимир рукоположил, он в нашем храме сорокоуст проходил (а я Охлобыстина именно как литератора ценю, его сценарии: как актер он мне не нравится).

В 2011 году владыку перевели в Омск, а у нас с того времени – митрополит Викентий (Морарь), который тоже очень много для нас делает, особенно в плане литургической жизни. При нем уже начал работать в семинарии, преподавателем истории философии и логики. Многому и от своих студентов научился.

Не могу сказать о себе: «воцерковленный», это путь почти бесконечный, и постоянно что-то открываешь.

Через незначащие порой разговоры, через какие-то – порой в самой заурядной проповеди – блеснувшие две-три «лучевые» фразы. И, конечно, книги. Святоотеческая литература, со святителем Иоанном Златоустом в самом первом ряду. «Записи» о. Александра Ельчанинова. «Дневники» прот. Александра Шмемана. Не много, но «калорийно».

– Многие, именующие себя христианами, не в ладах именно вот с этой самой святоотеческой литературой: имеют на полках тома, смахивают с них пыль, «почтительно ю лобызаше», но редко читают, жалуясь на архаичность языка…

– Святоотеческую литературу нужно, конечно, переводить заново. Всю, хотя там много и вообще не переведенного. Переводы позапрошлого века, которые до сих пор переиздаются, архаичны и неудобочитаемы, они еще, как правило, не очень точны. То есть они точны в том смысле, в каком это было принято, скажем, в середине девятнадцатого века. Но переводческая теория, практика не стоят на месте.

Представьте, если бы сегодня Шекспира массово издавали не в переводах Пастернака и Лозинского (которые, кстати, тоже кое-где устарели), а в переводе Полевого, Кронеберга или Загуляева, и это еще по тем временам были лучшие… В идеале желательны, конечно, академические издания, с комментариями, которые бы учитывали уровень современной патрологии.

Но для начала – хотя бы просто заново перевести святых отцов на русский язык. Да, не хватает специалистов. А откуда им взяться? В синодальный период они тоже не сразу возникли. Протоиерей Георгий Флоровский где-то пишет в своих «Путях русского богословия»: в некоторых духовных академиях студентам за переводы стипендия выплачивалась. Нужен серьезный проект, аналогичный «Православной энциклопедии»: нового перевода основного патрологического корпуса. Для начала хотя бы святителя Иоанна Златоуста.   

Евгений Абдуллаев. Фото: Камила Наврузова / vot.uz

Иногда думаю: стал бы я православным, родившись и живя в России

– Христианство – вселенско. Однако каждый народ и каждый человек привносит в него что-то неповторимое, свое, придавая новые оттенки большому общему полотну… Что такое – православие в Узбекистане сегодня?

– Недавно вышел шестой выпуск сборника «Приход Русской Православной Церкви в России и за рубежом», издаваемый Свято-Тихоновским университетом, он почти целиком об Узбекистане. Рекомендую всем интересующимся. Грустная и одновременно оптимистичная картина. Грустная, поскольку отъезд русских продолжается. Не только этнически русских, но и украинцев, корейцев, полукровок, условно говоря, людей русского языка. А мусульманская община растет; говорю это безоценочно, как факт.

А оптимистичная – ну, во-первых, здесь не Ближний Восток, нет притеснений. Но главное – христианство, оно ведь существует как парадокс. «Пара-доксис», «противо-мнение», то, что есть вопреки здравому смыслу. Вопреки историческим и социологическим выкладкам. Еще в конце 80-х были идеи (не у светской власти, а у церковной) упразднить епархию, оставить только миссию… Тридцать лет прошло – и ничего, во всех областных городах есть приходы, где-то, конечно, «старушечьи», вымирающие… Но что такое «вымирающий» приход? В наших глазах он, может, вымирающий, а в глазах Того, Кому там служат… Христианство, повторюсь, парадоксально, это та самая сила, которая «в немощи».   

Иногда даже вот думаю, стал бы я православным, родившись и живя в России. Или в Белоруссии. Или в другой, условно говоря, православной стране.

Мой опыт «вращивания» в Церковь – это опыт христианства в достаточно плотной инославной среде. Опыт меньшинства, опыт немощи.

Я два с половиной года жил в Японии, посещал там церковь; а в Японии сегодня православные – это горсточка… Нет, конечно, думаю, был бы и в России. Просто, скажем, в Узбекистане хрупкость Церкви чувствуется как-то острее, и ее сила – тоже. Хотя, как один наш священник из Ургенча в этом свято-тихоновском сборнике сказал (я сейчас как раз читаю): «Быть православным тяжело вне зависимости от места жительства». И легко, добавлю.

– О журнале «Восток Свыше»: как это началось и происходит; о концепции и духе журнала, о сотрудниках и авторах – как наполняется номер?

Евгений Абдуллаев. Фото: Иван Беседин / horde.me

– Журнал фактически был «авторским» проектом его основателя и моего предшественника – прозаика и журналиста Алексея Устименко, он создал его, по благословению митрополита Владимира, в 2001 году. В 2012-м журнал на какое-то время оказался без редактора, владыка Викентий вызвал меня на беседу… С которой я вышел – не знаю, к добру или нет, – уже редактором. В общем, я лишь продолжал ту же линию, которая была у Устименко: «Восток Свыше» должен быть классическим «толстым» литературным журналом; духовным, но без «сусальности», ориентированным на местный, среднеазиатский материал историю, литературу, искусство…

Владыка Викентий лишь добавил на той встрече пожелание, чтобы журнал был больше похожим на «Фому», чтобы было больше актуальных статей. Стараемся. Хотя возможности, конечно, на порядок скромнее. Редакция – три человека. Верстальщик; художественный редактор, она же – корректор; и я…

Да, еще, что касается концепции… Вспоминаю слова протопресвитера Александра Шмемана, из его «Дневников»: «Почему меня всегда так не то что раздражает, а “разочаровывает” чтение чисто религиозных журналов? Может быть, из-за отсутствия в них мира. Это благочестивый разговор благочестивых людей о собственном благочестии.

В Евангелии нет “благочестия”, оно все обращено к миру, к людям, оно есть весть, призыв к новой жизни, а не к благочестию, понимаемому как “духовная жизнь”.

Не знаю, трудно выразить, звучит не “так”, но всегда с той же неловкостью читаю все эти журналы о “духовности”…»

Мне бы тоже хотелось, чтобы «Восток Свыше» был такой вестью, чтобы был и для «внутренних» и для «внешних», чтобы не было в нем провинциализма – не столько даже местного, сколько того, который чувствуется во многих приходских и епархиальных изданиях независимо от места выхода… Никакого осуждения, это системная, похоже, проблема: феминизация языка православной публицистики, произошедшая за последнее столетие. 

А началась эта феминизация языка, может, еще раньше, с «утеканием» из Церкви мужчин. Да и сегодня у приходов РПЦ больше «женское» лицо. Ну и язык публицистики соответствующий – рассчитанный на прихожанку, причем пожилую. Как говорили – правда, не мне, а моему предшественнику: ваш журнал должен быть таким, чтобы его читали простые свечницы и все понимали… Нет, конечно, и о свечницах не нужно забывать – но не стоит брать это за образец. Если бы апостол Павел обращался только к тогдашним «свечницам», если бы не выступал перед философами на Ареопаге… Впрочем, я уже, кажется, говорю самоочевидное…

Церковь не может быть «немного» в обществе

– Нередко в последнее время встречал, да и вы наверняка встречали, сетования, что Церковь и христианство, являя собой «заповедник», не участвуют сегодня в России в бытовании того, что Бродель, кажется, называл «структурами повседневности»…

– Мне кажется, Церковь и не должна – «участвовать». То есть брать какую-то «часть», занимать «часть». Ибо Она – целое, тотальность. Отдельный человек может быть «немного» христианином: например, быть крещеным, но не ходить в церковь, или ходить (иногда), но не причащаться.

Но Церковь не может быть «немного» в обществе; она, как и сказано, не от мира сего. Это не замкнутость на себя, это, наоборот, распахнутость, открытость, но открытость – как самодостаточного целого.

В это целое можно войти – «узкими вратами», но это one-way ticket; само целое, Церковь, не может «выходить» в мир, в политику, в экономику, в повседневность, в чем-то там «участвовать», «играть роль». И там, где Церковь к этому принуждают, или сами иерархи или часть верующих решает, что Церковь должна как-то поактивней быть, побоевитее, – вот тут начинается такая медленная беда…

А что касается «программы плюс», катафатической, так сказать, стороны деятельности Церкви, то она за два тысячелетия, к счастью, не изменилась. Готовить людей к двум судам. К первому, к тем «мытарствам воздушным», которые ожидают душу после успения (у святителя Иоанна есть замечательное рассуждение, что наша смерть – вообще, любая смерть после Воскресения Христова, – есть именно успение, сон, в котором мы пребываем до Второго Пришествия).

И подготовка ко второму суду – последнему, или Страшному, как его у нас обычно называют. А остальное – миссионерство, социальное служение, дела строительные и украшательные – это уже вторичное, то, что из этих «курсов по подготовке» вытекает. Так вот думается.

Фото: litkarta.ru

***
я родился из чрева китова
выполз на пляж
отдышался
пошел проповедовать автостопом
помогли дальнобойщики в кузов залазь, папаш
а на КПП паспорт требовали, супостаты

отвечал: беженец я, от господа в фарсис бежал
жаль уходили советовались возвращались жаль
а ниневию оказывается он уже разрушил
засиделся я в рыбе не знал что снаружи
вспоминаю как голый мягкий
плыл в ките подбородком вжатый в колени
словно сын полка забытый в землянке
и как выпал на берег непереваренный и просветленный

проповедую ксивой беженца срам прикрывши
меня слушать бабы выходят на крыши
расскажи про кита! что рассказывать? он огромный
а в него можно спрятаться во время погрома?
проповедую жду пока отстроят
ниневию чтобы снова
демонстрировать слайды с видами казней господних
интерьерами чрева китова

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.