Большая вода в июне 2019-го накрыла несколько районов Иркутской области — Чунский, Нижнеудинский и Тулунский и другие. От паводка пострадало более 100 населенных пунктов с населением более 33 тысяч человек, 25 человек погибли.
На резиновой лодке сквозь затопленный город
Больше всего разрушило Тулун, название небольшого сибирского города прогремело на всю страну. Река снимала дома с фундамента и уносила их, люди за несколько часов потеряли все. Отчаянных смельчаков, пытавшихся пережить наводнение на крышах домов, с них снимали спасатели на лодках. Некоторые тулунчане спасались сами.
Территории, пострадавшие от паводка. 19 июля 2019 года. Фото: Kremlin.ru
Тулунчанка Алина Заика оказалась в самом центре наводнения. Когда вода дошла до крыши, она с двумя детьми на резиновой лодке поплыла сквозь затопленный город к прабабушке. Один из детей — с тяжелой формой ДЦП, он не ходит, не ползает, не сидит. Это были очень страшные полчаса в жизни Алины — на пути попадались доски с гвоздями, бревна, одно неосторожное движение и лодку могло пропороть, семья бы погибла.
Тогда, год назад, потерявших все расселили в школах. Почти сразу всем выплатили компенсацию по 10 тысяч рублей на человека, прописанного в доме.
Для сибиряков настали тяжелые дни — в затопленных городах пахло тиной, гнилью, трупами животных.
Многие люди остались и без урожая, и без одежды, и без бытовой техники.
Тулунчане и жители других районов боялись, что к осени — а холода в Сибири приходят рано, уже к сентябрю — жилищные вопросы не решат. Дважды в затопленный Тулун приезжал Владимир Путин, один раз отдельное совещание по ситуации в зоне затопления президент провел в Братске.
Самое страшное — чувство безнадежности
Общественница Анна Барне прожила на затопленных территориях два месяца, выехав в Иркутскую область в первые дни наводнения.
— Тяжело было видеть чужую разрушенную жизнь, вывернутую наизнанку, — вспоминает она. — Потом, когда люди стали получать квартиры, страшно было наблюдать, что творилось во многих семьях, на которые свалились эти компенсации. Чем-то это напоминало драки за наследство.
В декабре Анна провела в Иркутской области еще месяц — ездила от фонда «Предание», который оказал значительную помощь региону. Фонд купил Тулунскому району машину скорой помощи, отремонтировал крышу в одной небольшой сельской больнице, приобрел оборудование для медицинского кабинета в детском саду в Нижнеудинске.
— Попутно я объезжала территорию и смотрела, что происходит. Тогда в прессе было огромное количество публикаций о том, что пострадавшие замерзают, многим не оказана помощь и они стучат зубами в холодных домах, — продолжает Анна. — Я буквально пешком исходила Тулун, ходила по адресам пострадавших, ни одного по-настоящему замерзающего не нашла, хотя искала очень тщательно. Были дома, в которых было холодновато, дома с трещинами в стенах и фундаменте. Но большую часть проблем все же решили: либо предоставили другое жилье, либо выделили деньги на ремонт. Для многих зима была тяжелой, но не катастрофической.
По мнению Анны Барне, в России государство лояльно относится к пострадавшим в чрезвычайных ситуациях. И такая практика есть далеко не во всех странах мира. В России люди, попавшие в зону ЧС, получают или хорошие компенсации, или новое жилье.
— Хотя их жилье обычно бывает не застраховано, замечу вам. Это до сих пор большая проблема россиян — страхование жизни, имущества и здоровья. Это отлажено плохо до такой степени, что люди предпочитают не страховать свое жилье, — объясняет Анна. — Они предполагают: если что-то случится, получить компенсацию будет очень тяжело или она будет незначительной. Например, в Иркутской области люди, застраховавшие ранее жилье, получили от государства компенсацию меньше, чем те, кто не заботился заранее о страховании своего имущества. Были такие случаи. Это юридический нонсенс, который, на мой взгляд, нуждается в исправлении и доработке.
Артем Петернев, председатель нижнеудинской общественной организации социального развития «Доверие», также высоко оценивает помощь пострадавшим.
— Самое страшное, что случилось сразу после наводнение — чувство безнадежности. Страх, что мы снова останемся одни и что городу никто не поможет.
В 1996 году в Нижнеудинске было наводнение большое, город сильно затопило, но никакой помощи государство оказало. И в это раз мы боялись: то, что смыто, смыто навсегда, и не будет восстановлено. Нижнеудинск — маленький провинциальный город, из которого уезжают люди, мы думали: теперь нам точно кирдык. Этот страх, к счастью, быстро отступил, — вспоминает Петернев. — Дороги, уничтоженные наводнением, делают. Много домов строится, ремонтируют социальные объекты.
Людей, не получивших жилье, насколько мне известно, нет, — продолжает Петернев. — Есть локальные истории. Пример: в одной из деревень, стоящей на берегу реки, да еще и в яме, дома сильно пострадали от наводнения. У человека дом на 2 семьи, ему дали сертификат на капитальный ремонт. Но бабушка-соседка противится: «Мне не нужен ваш ремонт, мне помирать скоро». И человек не может ремонт сделать, для этого надо дом поднимать, фундамент чинить, он же половину дома не поднимет. Это все очень личные истории, которые не связаны с управлением регионом.
Так что у большинства людей проблемы с жильем решились. Многие благодаря жилищным сертификатам переехали в города получше и побольше. Многие да не все.
Между ними Арарат?
— Я скотину держу, у меня хозяйство большое. Мы тогда поросят на руках вытаскивали из стаек. Нам в какой-то степени повезло — вода зашла в подполье и остановилась. Вокруг дома тоже долго стояла. Нам тогда сразу сказали: всем положено по 10 тысяч рублей. Я пришла в администрацию, мне говорят: «Вас нет в зоне затопления». Мой дом стоит на Мира, 35. Соседние дома — Мира 33 и 37, тоже были затоплены и в зону бедствия входят. Между ними Арарат что ли? — негодует Анастасия Карцева. — Пришлось судиться, доказывать, что и мой дом попал в зону затопления. Суд был еще летом и тогда же меня тоже признали пострадавшей.
Дому, как просто и точно говорит Анастасия, «пришла хана». Полопался фундамент. Почти отвалилась пристроенная кухня. Денег на ремонт так никто и не выделил.
В отличие от многих односельчан, Карцева с семьей не хочет уезжать из родных мест.
— Я не хочу в город, привыкла курей, гусей держать, огород сажать. Я просто хочу, чтобы наш дом капитально отремонтировали. На это ведь тоже государство выделяет средства. Подполье мы сами сушили.
Комиссия заглянула в подполье, посмотрела на мою печь. «У вас же печь не рухнула, значит, жить можно», — говорят.
Знали ли бы, сколько мы зимой дров извели на эту печь, чтобы не мерзнуть. И дровами нам тоже никто не помог. В зале в трех местах стены лопнули, ветер всю зиму гулял. Мы пеной запенили это все, но это же не дело. Сейчас надо поднимать дом, фундамент цементом заливать, один мешок цемента 400 рублей стоит. А сколько этих мешков надо, — говорит Анастасия.
В феврале в семье Карцевых случилось горе. Покончила с собой золовка. У женщины было психиатрическое заболевание. Оставила сиротами троих детей — 5 и 6 лет, а также годовалого малыша. Карцевы всех забрали под опеку, сейчас учатся в Школе приемных родителей, чтобы оформить усыновление.
Чтобы получить от государства деньги на капремонт, семье нужно за свой счет нанимать экспертизу. Только так дом могут признать аварийным. Это стоит порядка 25 тысяч рублей — для семьи с пятью детьми серьезная сумма. Если денег от государства на капремонт дома не будет, Карцевых ждет еще одна зима в развалюхе. Зимой в Иркутской области температура опускается до 40–45 градусов.
Когда у тебя рак и ты живешь у тайги
Юлия Каблукова из поселка Хоняки Чунского района прекрасно помнит:
— Наводнение началось 29 июня, уже 30 вода стояла вокруг дома, дошла до подполья, стояла на полу высотой в 3–4 см. Никакой помощи от администрации нам не было и наш дом почему-то не включили в зону затопления. В августе я написала первое заявление, попросила провести межведомственную комиссию и оценить ущерб, нанесенный дому и приусадебному участку. Ответа не было. В сентябре я написала снова. Раньше не могла этим заниматься — лежала в больнице в Иркутске.
Юлия — инвалид II группы, сейчас у нее третья стадия онкологии. Женщина болеет с 2015 года, прошла длительное тяжелое лечение. Добилась ремиссии, но на нервной почве состояние ее снова ухудшилось — держится субфебрильная температура, появились боли.
В октябре Юлия Каблукова вместе с односельчанами пришла на личный прием в поселковую администрацию. «Проводите экспертизу за свой счет, — услышали они. — И идите с иском в суд». Каблукова так и сделала, заплатив 30 тысяч рублей за оценку дома экспертами.
Суд 23 ноября 2019 года постановил исковые требования удовлетворить в полном объеме с формулировкой: «Обязать администрацию Октябрьского муниципального образования включить жилой дом в перечень домов, подлежащих сносу как пострадавших в результате чрезвычайной ситуации. Признать право собственников на получение социальной выплаты на приобретение жилого помещения гражданами».
Это было 23 ноября прошлого года. 30 декабря судебное решение вступило в законную силу. Но оно до сих пор не исполнено.
Юлия Каблукова и ее односельчане обратились к судебным приставам, те запустили исполнительное производство. Но все так и стоит на месте. У Юлии есть этому свое объяснение.
— Если большинство из людей разъедутся, изменится статус поселка. Значит, и финансирование его будет совсем другое, — считает она. — А уехать хотят почти все. Дорог у нас нет. Наш детсад перенесли в поселок Сосновый, это 3–4 километра от нас. Кто будет на автобусе детей возить? Ладно, когда тепло, а зимой? У нас зимой может быть и до 45 градусов мороза. Больше 10 учителей недавно уволились из школы и переехали. Кто будет учить наших детей? Конечно, все хотят уехать.
Грибок в доме Юлии Каблуковой
Сама Юлия мечтает переехать в Новосибирск. Она живет в разрушенном доме с 12-летней дочерью и больной матерью. Мать перенесла три инсульта. Старшая дочь Юлии Каблуковой учится в Братске. В Новосибирск Юля переехала бы из соображений здоровья — своего и маминого.
— Я у своих детей одна. И у мамы тоже. И как они будут жить, случись что со мной?», — вздыхает Юлия.
Сейчас она живет близ тайги, до Иркутска — 800 километров. Дом расползается по швам. Несущие стены выперло. На днях от дома оторвало веранду. Дерево изъедено грибком и жуками. В подполье сырость, в доме запах канализации. Вещи гниют «заживо», на днях Юля выкинула два больших пакета с непригодной одеждой и постельным бельем.
Жуки в доме Юлии Каблуковой
Жить в поселке, который изо всех сил хочет сохранить администрация, ни Каблукова, ни ее семья больше не хотят.
— Выдачей сертификатов у нас занимается служба социальной защиты Министерства соцзащиты, — пояснил «Правмиру» Игорь Байков, глава администрации Октябрьского муниципального образования Чунского района. — Действительно, некоторые дома в нашем районе по решению суда признаны непригодными для жилья, аварийными, подлежащими сносу. На основании этого решения суда мы вынесли распоряжение в рамках 47-го Постановления Правительства Иркутской области о признании зданий аварийными и подлежащими сносу. И с этими документами люди должны идти в соцзащиту и получать сертификаты. Я не могу отвечать за работу соцзащиты.
Наводнение в Чуне
— А вы не можете своим жителям помочь? Пролоббировать их интересы? Или это не в вашей компетенции?
— Но я действительно помочь ничем юридически не могу, выдача сертификатов — не наша сфера деятельности. Я не противлюсь решению суда, если суд так решил, это его право. У нас больше 400 домов идет под снос, это около 600 помещений.
Почему возникла такая ситуация? У нас есть путаница между жилым помещением и огородом. На сегодня у нас действует постановление: юридическим адресом в зоне затопления считается то место, где была вода. Она могла стоять или в огороде, или в доме. Все эти спорные ситуации возникли по тем домам, которые воды на самом деле не видели. Все люди, что реально пострадали от паводка, уже получили сертификаты, некоторые из них переехали.
Когда ко мне пришла большая делегация отстаивать свои права, я им прямо сказал: «Вы же не были в зоне затопления. Ваши дома не тонули. Почему вы себя сравниваете с теми людьми, у которых вообще все утонуло и их дома абсолютно пришли в негодность?» Если Достоевского вспомнить, у Раскольникова была такая внутренняя дилемма: тварь я дрожащая или право имею? Это новые Раскольниковы, на мой взгляд. Никто не ожидал, что в эту волну по-настоящему потерпевших будут пытаться попасть и не вполне пострадавшие, — заключил он.
Но у пострадавших своя правда. Светлана Шпалева сейчас отстаивает интересы своей матери, 58-летней Надежды Владимировны Корнауховой. До наводнения пожилая женщина жила в селе Бунбуй Чунского района.
— Изначально мамин дом сразу поставили в зону затопления. Когда начали выдавать сертификаты, дом из списка убрали, якобы пострадал только участок. Мы сделали платную экспертизу, подали в суды, выиграли их. Суд постановил признать за моей мамой право на получение социальной выплаты на приобретение или строительство жилого помещения в связи с дождями, прошедшими в Иркутской области. Решение суда вступило в законную силу 28 февраля. Соцзащиту не устраивает судебная формулировка: нет слов «зона затопления», а просто «просто жилые помещения под снос». Так мы и сражаемся с соцзащитой Чунского района.
Грибок в доме Надежды Карнауховой
Светлана забрала маму к себе в поселок Чунский. Жить в доме невозможно — фундамент рушится, печка лопнула, балки мокрые, в подполье грибок. Надежда Корнаухова — инвалид по онкологии, она перенесла несколько курсов химиотерапии и лучевой терапии. Сил бороться у нее нет, поэтому ее права отстаивает дочь.
«Правмир» отправил запрос в Министерство социального развития, опеки и попечительства Иркутской области в лице ОГКУ «Управление социальной защиты населения по Чунскому району» с просьбой объяснить сложившуюся ситуацию, ответа редакция пока не получила.
Есть право на две квартиры, но нет ни одной
23-летняя Зинаида Погодаева была прописана в Тулуне, но жилья у нее до сих пор так и нет. Вообще никакого. Когда девочка была маленькой, ее взяла под опеку тулунчанка Любовь Юрьевна Шаура.
— У меня старшая дочь тоже удочеренная. Она выросла и вышла замуж за японца. А у меня появился страх одиночества, я боялась, что мама умрет и я одна останусь. И я взяла Зину, ей 7 лет было, — рассказывает Любовь Юрьевна. — И мы с ней стали друг другу родными людьми, она меня мамой звала и зовет. Старшей дочери я боялась сказать о новом ребенке, а она сразу меня одобрила и прилетела к нам с сумкой подарков. Мы и сами у нее в гостях дважды были.
В 2011 году Зина получила паспорт и мать сразу же прописала ее в доме. Зина с детства любит танцевать и, окончив школу, она поехала учиться на хореографа в Омск. Отучилась четыре года, получила профессию, подрабатывала в театре и педагогом. Зина выросла волевой, целеустремленной. В подростковом возрасте приемные дети часто переживают адаптацию, иногда у них возникают негативные чувства к родителям. Ничего этого с Зиной не случилось. «Мы сейчас по документам друг другу никто. Но у нас небесная связь и она мне дочь», — с гордостью говорит ее мама.
После наводнения дом Любови Шаура признала негодным для проживания и определили его под снос. Шаура получила сертификат на 2 миллиона рублей и купила дом недалеко от Иркутска. Зинаиде сертификат не полагался. Как сирота она уже давно стоит в очереди на жилье, получить одновременно две квартиры она не имеет права. Но у нее нет ни одной.
— Когда я училась в Омске, мне позвонили и предложили квартиру небольших городках Усолье-Сибирское и Куйтун, — рассказывает Зина. — Но я не могла бросить учебу и поехать в Иркутск. Мне ответили: «Хорошо, закончите учебу, вернетесь в Иркутск и сразу приходите». Когда я вернулась, услышала: раньше вашим вопросом занимались в Иркутске, в областном центре, теперь он передан в опеку города Тулуна, по месту вашей прописки. Сейчас мой номер в очереди — 1176.
Что мне делать? Меня как мячик пинают — из Иркутска в Тулун, из Тулуна — опять в Иркутск.
Сейчас я живу то у мамы, то у сестры, но я же не могу всю свою жизнь бегать от одного дома до другого.
Гульнара Гарифулина, исполнительный директор фонда «Дети Байкала» (поддержка детей-сирот, создание видеоанкет и проект «Наставник») прокомментировала ситуацию с жильем для сирот в Иркутской области:
— Иркутская область — один из самых проблемных регионов в стране, мы лидируем по количеству сирот и, соответственно, по количеству детей, стоящих в очереди на жилье. Обычно выпускники детских домов либо снимают жилье, либо живут в общежитиях.
В Иркутской области сейчас более 10 тысяч сирот старше 18 лет стоят в очереди на жилье. Вместе с несовершеннолетними получается около 14 тысяч. В прошлом году в Приангарье ввели дополнительные программы, такие, как приобретение вторичного жилья, до этого сиротам давали только строящееся жилье. Благодаря этому Министерство соцзащиты региона планирует увеличить количество тех сирот, кто сможет получить жилье в 2020 году.
Также в этом году ввели региональную программу «Жилищные сертификаты». Общественники поднимали эту проблему на разных уровнях, поэтому стала возможна эта альтернатива. Заявление на сертификаты может подать сирота, стоящий в очереди. Условия получения сертификата — отсутствие собственного жилья, наличие детей и официальной работы. По этой программе должны в этом году предоставить сертификаты более 120 выпускникам детских домов.
Сейчас номинал сертификата составляет около полутора миллионов рублей, средняя стоимость двухкомнатной квартиры в Иркутске — 2,5–3 миллиона рублей. Приобретая жилье по такому сертификату, можно также использовать материнский капитал или взять ипотеку. Власти стараются исправить ситуацию с жильем для сирот, но пока проблема остается.
Ситуация с Зинаидой Погодаевой из Тулуна, конечно, кажется мне несправедливой, — продолжает Гульнара Гарифулина. — Она имеет право на жилье от государства по двум пунктам и не может им воспользоваться.
На мой взгляд, основная проблема в России — нет работы с индивидуальным случаем. Какой-то закон издается, но кто-то на нем наживается, а кто-то как был ни с чем, так ни с чем и остается.
Хочется побольше адресной помощи как в социальной работе с сиротами, так и с людьми с инвалидностью.
Этой точки зрения придерживается и Анна Барне:
— Я давно занимаюсь чрезвычайными ситуациями, на каждой такой катастрофе есть люди, которым просто не повезло. Те, чьи дома официально не попали в зону затопления, встречаются буквально на любом наводнении. Часто эту границу проводят буквально по линейке. И возникает нонсенс: одна изба попала в зону затопления, а другая — нет. Предполагаю, что в Иркутской области до сих пор могут быть проволочки, недоработки, ошибки, неправильно оформленные документы. Не могло не быть таких случаев по закону вероятности, учитывая площадь затопленной территории и количество пострадавших. И, конечно, с такими историями нужно разбираться. А если суды выиграны, люди должны получить то, что полагается по закону.
