Сирота из Южной Кореи
В начале июня 2011 года электронное письмо перевернуло мою жизнь. Его прислала сотрудница агентства по усыновлению, которое помогло мне найти дом почти сразу после рождения. Она писала, что 38 лет назад девочку из Южной Кореи отправили за границу в комбинезоне с крошечными красными сердечками. По описанию это была я.
Мне хотелось поскорее узнать, кто меня ищет. Был ли это давно потерянный дядя или троюродный брат? Это не мог быть кто-то из биологических родителей. В моих документах об усыновлении было сказано, что я сирота. Моим приемным родителям сообщили, что биологическая мать, вероятно, была очень бедна или молода, а может быть, и то, и другое. В то время в Южной Корее ребенок оставался сиротой, если его мама не могла его воспитывать.
Мне пришло последнее электронное письмо: «Вы тот человек, которого я искала. У вас есть время созвониться на следующей неделе?» Я настояла на том, чтобы мы поговорили в тот же день: никогда не любила ни ожидания, ни сюрпризов. Я из тех, кто смотрит, чем заканчивается фильм, не посмотрев его целиком, или покупает книгу и начинает чтение с последней главы.
Та женщина позвонила мне и спросила:
— Вы не за рулем?
— Нет.
— Хорошо. Что ж, я рада сообщить вам, что у вас есть семья в Южной Корее. Ваша мать жива и здорова, — сказала она. — Мне очень жаль, но ваш отец скончался от рака легких. У вас есть два младших брата и… — Она сделала паузу. — Сестра-близнец.
— Боже мой, — услышала я собственный голос. — Боже мой.
После того, как мы попрощались, я обнаружила себя сидящей на полу, не в силах сдвинуться с места.
Письма от мамы и сестры
Я всегда думала, что у меня нет семьи. Теперь, зная, что это не так, я вдруг почувствовала себя еще более одинокой. Мое душевное состояние ежесекундно менялось, от полного оцепенения до бури эмоций.
Я поймала себя на том, что прокручиваю в голове кадры из прошлого, когда мне было 5, 8 и 11 лет, все те лета, которые я проводила, сидя на заднем дворе или лежа в кровати в своей спальне, изо всех сил пытаясь подавить одиночество, скручивающее меня изнутри. Фактически я никогда не была одинока: родители постоянно были рядом со мной, сводные братья и сестры тоже, у меня было много друзей. Мне часто звонили: «Я знаю, что ты дома! Бежим играть!» Но все равно одиночество не отступало.
Сотрудница агентства по усыновлению переслала мне два письма: одно от моей сестры-близнеца и одно от моей биологической матери. Сначала я прочитала мамино.
Она обратилась ко мне по моему сиротскому, детскому имени И Сун и закончила словами: «От твоей мамы». Это заставило меня плакать. Ее слова были нежными и хрупкими, словно составленными из снежинок. Я разрыдалась сильнее, когда прочитала последнюю строчку: «Не могу поверить, что это реально».
Кэт Пауэлл-Хоффманн с приемными родителями перед выпускным балом
Письмо моей сестры было еще более трогательным. Она говорила о таких знакомых вещах, как жизнь матери и профессионального художника — прямо как у меня. Она рассказала, как иллюстрировала мою любимую книгу — «Энн из Зеленых Мезонинов» для корейского издателя. Она писала, как не любит морепродукты — куда уж больше общего! Мы как будто жили далекими, но одинаковыми жизнями, что одновременно заставляло сладко кружиться голову и болеть сердце. Грустнее всего мне было от того, что я провела вдали от нее столько драгоценных лет.
Не поэтому ли я не могла избавиться от этого всепоглощающего, похожего на голод чувства одиночества, пока росла?.. Не в этом ли было дело?..
Эти письма будто образовали вокруг меня гигантский глубокий ров, в котором можно было утонуть. Я чувствовала себя тонущей в собственных чувствах, чувствах моей матери и сестры.
Встреча с семьей
Два месяца спустя сотрудница агентства организовала нам встречу. Сначала она упоминала об организации встречи в Сеуле, но позже отказалась от этого плана, поскольку решила, что мне будет легче, если встреча пройдет у меня дома, на американской земле. Вероятно, она была права.
Это напомнило мне случай в колледже, когда учитель попросил меня рассказать одноклассникам, на какой машине я езжу и какое блюдо люблю больше всего. Он пытался наглядно показать культурные различия разных рас, живущих в нашей стране, но я его подвела.
— Я вожу Ford Taurus 1983 года, и моя любимая еда — бургеры, — ответила я.
— Мда, это бессмысленно, она стопроцентная американка, — посетовал он в ответ.
В августе я прилетела в Талсу, штат Оклахома, где находилась штаб-квартира агентства по усыновлению. Со мной отправились самые близкие люди из тех, кто смог поехать: сын и двое друзей. Я звала с собой и приемных родителей, но маме нужно было оставаться рядом с 80-летним папой, здоровье которого ухудшалось.
Сотрудница агентства встретила нас, как только мы приехали. Она провела экскурсию, представила генерального директора, а затем разделила нас четверых на две группы. Моих друзей направили в конференц-зал. Меня и моего сына попросили подождать, пока мои друзья встретятся и усядутся рядом с моими корейскими родственниками: мамой и сестрой.
Когда мы вошли, тишина в конференц-зале стала плотной, как кусок масла — всего на секунду, но эта секунда будто бы растянулась на часы.
Затем я услышал вздохи, от которых у меня перехватило дыхание, и две женщины бросились ко мне со слезами на глазах. Единственное, что я смогла сделать, это положить руку на сердце в надежде удержать его в груди.
Я сразу узнала себя в своей сестре. У нее были те же черты лица, что и у меня, те же жесты и даже смех, как у меня. Это было все равно, что смотреть на незнакомку, почему-то носящую мое лицо.
Моя родная мама выглядела как женщина без возраста. Ее черные вьющиеся волосы были коротко подстрижены. Она была скромной, но энергичной, как будто пыталась скрыть свою силу. Когда она улыбалась, я замечала ее сходство с моим сыном в уголках губ и прищуре глаз.
Встреча с сестрой
Первыми словами, которые сказала мне моя биологическая мать, были «Мианхэ», что по-корейски означает «Мне очень жаль». Затем она сказала «Саранхэ», что означает «Я люблю тебя». Затем она повернулась к моей сестре-близнецу и сказала ей, что любит и ее тоже.
С помощью переводчика я так много нового узнала во время воссоединения нашей семьи, что у меня буквально заболела голова.
Я научилась называть свою биологическую мать «Омма», а биологического отца — «Аппа». Я узнала, что моя сестра-близнец родилась на 15 минут раньше меня. Что мое детское имя было именем моей биологической тети, Сун И.
И, наконец, я узнала, что в 1973 году рождение близнецов в Корее считалось очень дурной приметой. Оказалось, моя тетя потребовала, чтобы Омма выбрала, какого новорожденного оставить, а какого отдать.
Я узнала, что отец звал меня прямо перед смертью. И когда мама повернулась и сказала моему близнецу: «Я люблю тебя», моя сестра впервые услышала эти слова, потому что мать отказывалась говорить это одной дочери, не имея возможности сказать другой. Это просто разбило мне сердце.
Я покинула конференц-зал будто заново родившейся. При рождении маме не разрешили придумать мне имя, но 38 лет спустя она наконец смогла это сделать. Мне дали имя Джина, а моему сыну — Джин-Йонг. У моей приемной семьи только что появилось множество новых родственников.
Разные культуры
Родная мама изо всех сил старалась компенсировать мое утраченное детство, но культурные различия быстро разрушали этот воздушный замок. Мы не понимали друг друга, мы привыкли жить очень разной жизнью.
В Корее существует негласное правило: всегда нужно уважать старших. Я быстро это поняла, когда мой сын, мой друг и я впервые поехали в Сеул. Оказавшись там, я обидела маму тем, что не ела морепродукты, опоздала, разместила ее фотографию в социальных сетях и выпила пиво в ее присутствии. Она стала холодной и отстраненной, а затем на несколько дней вообще лишила меня своего внимания, оставив нас на произвол судьбы в незнакомом городе, где мы не могли ни говорить, ни читать на местном языке.
Кэт Пауэлл-Хоффманн с сыном и подругой
Я очень корила себя за небрежность, беспечность и то, что не изучила традиции страны моего рождения до приезда. К тому времени, когда мама вернулась за нами троими, уже я ей сказала: «Мианхэ! Мианхэ, Омма!»
Мне хотелось объяснить своей корейской семье, что после того, как мне исполнилось 18 лет, я была сама себе главной и долгое время принимала все важные решения в жизни самостоятельно. Мне хотелось сказать им, что я сглупила и буду хорошей дочерью, если они будут со мной терпеливы. В конце концов, они знали обо мне задолго до нашего воссоединения, а я знала о них всего несколько месяцев.
Но из-за языкового барьера нам в основном приходилось играть в загадки-отгадки, и я едва могла передать основной смысл своих слов, не говоря уже о том, чтобы поддержать разговор по душам, которого я так отчаянно хотела.
Встреча с биологической семьей была одновременно болезненным и прекрасным подарком.
Это отправило меня в путешествие самопознания, которое я никогда не планировала и к которому не была готова. Это заставило меня задуматься о том, кем я была и стала, откуда я взялась, что такое «семья» и каково мое будущее. Это также дало мне и моему сыну родословную и историю, которую мы можем считать своей.
Жизнь на две страны
Прошло два года с тех пор, как я в последний раз общалась со своей корейской семьей. Мы обсуждали такие вещи, как двойное гражданство, жилье в Сеуле и уроки корейского языка, прежде чем COVID разделил мир. Мы хотели быть частью жизни друг друга — как бы трудно это ни было — но потом наши жизни изменились по миллиону разных причин.
Кэт Пауэлл-Хоффманн с мужем
Началась пандемия, мой сын вернулся со службы в морской пехоте, умер второй муж мамы, вскоре после этого умер мой отец, я вышла замуж за любовь всей своей жизни. Все было трудным, утомительным, пугающим, странным или совершенно новым, и попытка проложить совместный путь оказалась просто невозможной.
Не представляю, когда снова увижу свою биологическую семью, но я хочу. Мама не познакомилась со своим новым зятем, а мой муж не видел мою сестру-близнеца. Теперь, когда я знаю, что они существуют, я не хочу их терять.
Перевод Анастасии Микушиной
