Алексей Ульянов
– Мы пойдем по миру?
– Жизнь, конечно, заставит затянуть пояса. 1,5-кратная девальвация вкупе с прекращением импорта продовольствия из стран ЕС и США не может не отразиться на ценнике.
Однако в Москве рост цен будет ощущаться в процентном отношении выше, а в регионах несколько поменьше, потому что зависимость от импортного продовольствия в Москве была гораздо острее, чем в глубинке, даже в городах-миллионниках. Там в магазинах доля продуктов местного производства или из соседних областей сильно выше.
Хотя, увы, учитывая, что низкие доходы граждан в регионах дают им более скромные возможности для сбережений, первоначально для них ситуация будет болезненной. Надо привыкнуть к тому, что тучные годы закончились.
Цена на нефть уже не будет выше ста долларов, большинство аналитиков к этому склоняются. Мой прогноз, что 70–90 долларов за баррель – это уровень на ближайшие два-три года. Для России этот уровень уже болезненный: мы стали нефтяными наркоманами, у нас 75% экспорта – это нефть, нефтепродукты и газ.
– Но мы ведь не в баррелях зарплаты получаем – почему бытовые цены зависят от нефти?
– Зависимость экономики от нефти имеет много аспектов. У нас наполовину нефтяной бюджет, а это в том числе зарплаты учителей и врачей, это прибыль нефтяных компаний, которая расходится на поставщиков, на высокие зарплаты нефтяников. Это элита, которая получает высокие нефтяные зарплаты, а потом тратит эти деньги на покупку квартир, на услуги внутри страны и так далее.
Нефтяные деньги расходятся по экономике. И то, что их станет меньше, сильно аукнется на всех, учитывая, что мы, к сожалению, мало занимались диверсификацией нашей экономики. Точнее говоря, по сравнению с 2000 годом зависимость от нефти только возросла. Поэтому затянуть пояса придется всем. Горькое похмелье, видимо, неизбежно.
– Если другой опоры и надежды, кроме нефти, у нас нет, то повторим вопрос – мы пойдем по миру?
– Если вспомнить два последних кризиса-2008 и особенно 1998 годы, тогда тоже были самые различные апокалиптические прогнозы. Но оказалось, что девальвация, наоборот, дала экономике вздохнуть спокойно.
Может быть, не все это понимают, но, на самом деле, девальвация подстегивает экономический рост. Наш экспорт, особенно несырьевой, становится более выгодным: наши товары, произведенные в рублях, стали в долларах стоить меньше, и они будут более востребованы на международных рынках. А подорожавший импорт позволит развиваться отраслям, ориентированным на внутренний рынок.
– Да есть ли у нас эти экспортные товары?
– К сожалению, их не очень много. По большому счету, мы имеем потерянные десятилетия в плане экономического развития, если говорить не о росте уровня жизни за счет нефтяных доходов, а о развитии новых производств и технологий. Доля машин и оборудования в нашем экспорте – 4–7%. Но какой-то эффект для химии, металлургии, некоторых отраслей все-таки будет. Наша промышленность может воспользоваться этим шансом.
– А если вернуться к продуктам питания – их-то мы не экспортируем?
– Наоборот, возвращение частной собственности на землю сделало чудеса – Россия превратилась в 5-го в мире экспортера зерна! Отрасли, работающие на внутренний рынок, тоже выиграют от девальвации. Поскольку импортные товары стали дороже, наша продукция – прежде всего, продовольствие – станет более выгодной. Поэтому экономическое оживление крохотное, но всё-таки будет. Крохотное – потому что, в отличие от 1998 года, у нас почти нет сейчас простаивающих мощностей.
Соответственно, раз будет экономическое оживление, значит, в перспективе мы можем ожидать некоторого роста зарплат – по крайней мере, большего, чем он мог бы быть без этой девальвации. Такое мы наблюдали в 1999–2000 годах, с определенным лагом после дефолта. Но сейчас, конечно, потребители уже ощущают рост цен на продовольствие.
– В том числе, на продовольствие, которое производится в стране, на курятину, например.
– Да-да. Конечно, большую роль, чем девальвация, сыграли так называемые ответные меры на санкции, хотя по многим позициям у нас с продовольствием не так всё плохо, например, по курице обеспеченность близка к стопроцентной. Хуже с говядиной, там порядка 50%, по свинине и молоку – 70–80%. Тем не менее, когда даже 30% рынка вдруг уходит, скачок цен неизбежен.
– Но их обещали удерживать.
– Я даже волнуюсь, как бы наши горе-чиновники не перестарались с регулированием. Представьте себя на месте фермера: растут цены на бензин, госкомпании повышают цены, растут тарифы естественных монополий, инфляция, а если он еще долларовый кредит брал… Все дорожает, спрос на продукцию (благодаря отсутствию импорта) становится ажиотажным, а чиновники запрещают повышать цены.
И как сельхозпроизводителям увеличить мощность, если у них нет прибыли? У них рентабельность в районе нуля, и если им не дать сейчас «подушку», они не смогут нарастить производство и, соответственно, не смогут снизить цены впоследствии.
Я боюсь, что наши власти могут оказать нашему потребителю медвежью услугу, сдержав цены сейчас. Рост цен, отложенный сейчас, всё равно будет иметь место в годовой перспективе, если не дать сельхозпроизводителям шанс нарастить производство.
Я думаю, что по продовольствию в целом в среднесрочной перспективе есть шанс, что цены не только стабилизируются, но даже будут снижаться. Будут наращиваться мощности, будут найдены возможности импорта из стран, которые не так активны во внешней политике против России (та же самая Латинская Америка).
– А что будет с лекарствами?
– С лекарствами хуже, потому что 80% медикаментов Россия импортирует. И даже цифра, что 20% мы производим сами, может быть завышена, потому что часто российское производство заключается в расфасовке таблеток, разливе жидкостей и упаковке. Поэтому лекарства, увы, подорожают – как минимум, сравнимо с девальвацией, то есть в полтора раза в годовой перспективе. А нарастить импортозамещение продукции сложно, и это требует времени: технологии либо потеряны, либо отсутствуют вовсе.
– Некоторые эксперты говорят, что мы, мол, жили вдвое лучше, чем работали, а теперь настало время реализма.
– В каком-то смысле так и есть. Благодаря высоким ценам на нефть, Россия обогнала по душевому ВВП Прибалтику, большинство стран Восточной Европы, таких как Венгрия, Словакия. Но ведь очевидно, что качество жизни, развитие институтов у нас пока до вышеназванных стран не дотягивает. Поэтому корректировка неизбежна.
Если говорить про курс доллара, который, скажем так, Россия «заслуживает» с точки зрения уровня своего экономического развития и который позволил бы её экономике (не только нефтяному сектору, а всей экономике) быть конкурентоспособной, то этот курс близок к сегодняшнему (уже после шока) или даже чуть-чуть выше. Потенциал для снижения курса рубля еще есть. Поэтому как минимум доля правды в словах о времени реализма есть.
Увы, Россия отличалась не только несоответствием своих доходов и реальной производительности труда, но и колоссальным неравенством. А учитывая теневую составляющую доходов среди высокооплачиваемых слоев, разрыв доходов у нас, конечно, один из самых высоких в мире.
На самом деле, у нас несоответствие между качеством государственного управления и производительностью труда. Это будет особенно сказываться в кризисные времена. Если в нефтяные годы можно было позволить себе ничего не делать и затыкать все дыры нефтяными деньгами, то сейчас такой возможности нет.
Ситуацию в России можно сравнить с тем, как если бы венгерскими рабочими и предпринимателями руководили нигерийские чиновники. Это примерно соответствует показателям доходов, производительности труда и уровню эффективности управления, масштабам коррупции. Если мы это не исправим, последствия кризиса могут оказаться самыми тяжелыми.
Мы уже не услышали тревожный звонок, когда в 2008 году падение ВВП у нас было наибольшим среди стран «Большой восьмерки» и наибольшим среди стран-членов БРИКС. Если ситуация затянется и ничего сделано не будет, будет всё хуже и хуже.
А пока не делается ничего, мы даже видим обратную тенденцию: закручивание гаек, новые налоги и поборы, особенно на малый бизнес, все новые и новые полномочия контрольных ведомств и силовых структур, урезание расходов на науку и образование, «негативный отбор» в бизнесе – когда преследованию, например, за «неправильно» проведенную 15–20 лет назад приватизацию подвергаются наиболее успешные компании.
Наши чиновники очень любят делить, но не умеют производить. Идет негативная селекция, и последствия могут быть катастрофическими.
– Ждет ли нас скорый дефолт?
– Слово «дефолт» означает отказ государства обслуживать свои долговые обязательства, и мы его ассоциируем с девальвацией только потому, что в 1998 году эти явления совпали по времени. На этот раз ситуация несколько иная, о дефолте в России речь пока не идет. Государственный внешний долг один из самых низких в мире, если считать только федеральное правительство, а не госкорпорации и долг частного сектора. У нас достаточно высоки золотовалютные резервы, которые, правда, сократились в последнее время, так как их тратили на поддержку курса рубля.
Самое обидное – это, конечно, на 80–90% не использованный нами потенциал этих тучных лет. В 2000 году нефть, нефтопродукты и газ составляли половину нашего экспорта, теперь – почти 3/4. По сути, мы превратились не только в сырьевой придаток США и Европы, но теперь и Китая тоже.
Если посмотреть на структуру нашей торговли в 2000 году, то мы экспортировали машинное оборудование и получали из Китая ширпотреб. Сейчас мы экспортируем туда нефть и газ, получаем машины и оборудование. Это прискорбно.
Читайте также:
