Доктор Алевтина Хориняк: 2014 — начало изменений к лучшему

Алевтина Хориняк: Это Бог вступился за меня

Для меня этот год начинался так же, как и те годы, когда началось это уголовное преследование. Он начинался почти беспросветно, потому что я была убеждена в том, что наши суды, дознаватели, следственные органы – это одно целое, и туда не может проникнуть никакой свет правды.

Я им постоянно говорила о том, что каждый из них будет отвечать перед Богом, что они знают и видят, — я абсолютно не виновата. Но они не хотели это видеть, не хотели этого знать. Воспринимать это было больно. У меня даже была мысль – просить убежища. Я не хотела жить в этой стране, где простого человека, который не имеет власти, не имеет денег, можно запросто обвинить в тяжких уголовных преступлениях. Но в то же время в глубине души я все надеялась, что все-таки в конце туннеля будет свет.

Целый год я плакала, переживала столько стрессов, перенесла две операции. Один мой глаз не видел даже света, а прооперироваться я не могла, потому что были бесконечные допросы, судебные заседания. Я тоже не хотела этот процесс прерывать и боялась, что я прооперируюсь в состоянии стресса и не смогу потом поправиться.

Я ждала такого момента, когда будет мир у меня на сердце, покой, когда будет конец этой истории.

Когда я получила полное оправдание, когда я получила признание газеты The Moscow Times, я поняла, что это общественное мнение возбудил Господь. Это Бог вступился за меня. Он поднял высокие мировые авторитеты такие как организация Human Rights Watch. Это ведь непросто! Для обычного человека это невозможно: поднять медицинскую общественность, три с половиной тысячи врачей! Сколько людей прикладылись своими сердцами к этом событию… Мои больные, люди, которые прочитали об этом в СМИ, наши местные журналисты.

Люди устали от бесправия

В нашей стране люди устали от бесконечного бесправия. И они увидели этот лучик, — что врач нашла в себе мужество и шла до конца. Увидели, что можно сделать, если идти до конца за правое дело, и если ты обращаешься к Богу, и Бог тебе – прибежище, Бог – твоя защита, можно все-таки кое-чего добиться.

Мне говорили: «Если бы вам не было семьдесят лет, мы бы вас закрыли».

Но сейчас происходит много изменений к лучшему. Я всегда говорила: у нас законы в России правильные, законы в России справедливые. Но люди, которые стоят на страже этих законов, исполнители этих законов все извращают. Сейчас приняли решение, и Госдума внесла прекрасные поправки в Федеральный закон, которые облегчат больным доступ к лекарствам, принимается все, что можно, все, что нужно. Государство дает деньги на закупку лекарств, дает в достаточном количестве. Но идет экономия, хищения. Закупают российские пластыри, а не зарубежные. Российские пластыри все-таки не такие качественные. Больные жалуются: то рвота, то непереносимость, то они не обезболивают. Есть еще морфины. Морфин – самый лучший препарат. Но он в ампулах в таких больших дозах, что если мы будем давать их больному не дозировано, не медленно — мы просто его будем сбивать с ног. На четыре часа человек уснул, через четыре часа он опять просыпается со страшной болью, а есть препараты, которые по двенадцать часов действуют, которые медленно выделяются.

Наши врачи не слышали о паллиативной помощи

Все это должно Министерство здравоохранения и правительство проконтролировать: закупаются нужные препараты или не закупаются. У нас в Красноярске не закупают. Наши врачи вообще не слышали врачи об этих препаратах. Врачи не слышали о паллиативной помощи онкологическим больным. Никакой учебы не проводится.

Другая проблема заключается в том, что отдел по нелегальному обороту наркотиков вмешивается в сферу медицинских назначений онкологических больных, в операционных, в травматических, травматологических отделениях… Они вмешиваются, дают какие-то ограничения поступления препаратов в отделения. И бывает, что больным даже не могут обезболить переломы.

Я тоже не выписываю сейчас препараты. Я имею право, законы есть, а я говорю – нет. Раз Наркоконтроль проверяет в аптеках эти лекарства, я лично сама выписывать не буду. Говорю заведующей: подписывайте, пишем протокол. Заведующая подписывает и ставит свою подпись на рецепте, – хотя этого уже не надо. Но ни один врач не рискнет до тех пор, пока Наркоконтроль будет нас так «кошмарить», другого слова я не знаю.

У нас все открыто. Есть больной, есть его карточка, есть запись о том, что я ему выписала, что он получил в аптеке или как. Пусть в Наркоконтроле работают по нелегальному обороту, а по легальному обороту у нас своих контролеров полно. Все так поставлено, что невозможно врачу выписать какой-то наркотик.

До тех пор пока будут такие трудности, и будут страдать больные. Пока правительство не озаботится тем, что онкологическим больным обязаны облегчить боль, Министерство здравоохранения на местах не будет закупать препараты и знать эту потребность. Они сейчас делают эту работу. Мы сейчас каждые три месяца даем отчеты: какие у нас больные, какие у них формы, в чем они нуждаются. Но ничего пока не изменилось.