Редакция Правмира завершает цикл ответов на вопросы Валерия Панюшкина статьей филолога, публициста и переводчика, главного редактора журнала «Альфа и Омега» Марины Журинской.
Думаю, что мои ответы — некоторым образом Treppenwitz. Дело в том, что я долго не хотела вмешиваться во всеобщий мыслеобмен. Но потом поняла, что мне полезно самой для себя в этих вопросах разобраться, потому что невзирая на полемическую форму, голос совести в них подчас звучит и требует ответа. Но по совести. Иногда я перехожу на своего рода внутренний диалог — и тогда не вполне отдаю сама себе отчет в том, с вопрошающим ли или уже с собой.
1. Вы правда думаете, что мы — единая Церковь? Если вы — прихожанин церкви Косьмы и Дамиана, пойдете ли вы исповедоваться к игумену Сергию Рыбко? И наоборот, пойдете ли вы из храма Сошествия Святого Духа в храм Косьмы и Дамиана?
Как говорится, вопрос, конечно, интересный. В свое время я получила благословение исповедоваться у любого священника. Благословение это дал мне о. Александр Мень, предупреждая, что я хлебну. И я хлебнула. В этих своих странствиях я, однако, нашла нескольких понимающих батюшек (не снисходительных, а именно стремящихся понять, зрящих в корень). Ну, и других тоже. Хотя в то время таких фонтанов и фейерверков идеологии, как сейчас, вокруг меня не наблюдалось. И рассказывать на исповеди о своем отношении к общественно-политической ситуации в голову не приходило. Тот же отец Александр говорил, что не исповедоваться же в своей нелюбви к советской власти — прежде всего потому что это не грех. Но в дальнейшем я ограничивала свой круг теми батюшками, с кем есть какой-то контакт. Потому что без него таинство исповеди превращается в нечто странное.
Каждый из нас далек от совершенства. И батюшки тоже. И не следует путать небо и землю, — возникают сложности с передвижением. Это ведь райская ситуация, когда в учет не принимаются личностные особенности, даже такие, как пол и национальность. А мы, как говорил Галич, живем не на облаке. Существует очень древнее правило, согласно которому в смертный час можно исповедать свои грехи буквально любому человеку; если двоих настигает гибель, они могут исповедоваться друг другу. Но пока до этого не дошло, вполне возможно искать и находить себе батюшку, близкого по духу.
Оно конечно, припугнуть отцом Сергием Рыбко очень эффектно. Но я думаю, что ведь и ему исповедовать человека, розно с ним мыслящего, никакого удовольствия не доставило бы. Его-то зачем мучить? Тем более что опять-таки разномыслие — это не грех, а рекомендованное апостолом Павлом состояние церковного народа.
И пока что мы все не в раю (где по понятным причинам исповеди не будет), нужно принимать недостатки свои и чужие. А неспособность исповедоваться кому угодно (и, между прочим, исповедовать кого угодно) — это прискорбный недостаток, но вряд ли он констатирует отсутствие единства Церкви. Тогда о таком отсутствии могут свидетельствовать десятки разных грустных проявлений человеческой природы, но идя в своих рассуждениях этим путем, в общем-то ощущаешь некоторую натянутость и фальшь. В том, чтобы исповедаться любому батюшке, еще и такая заковыка: священник может не допустить человека до причастия, руководствуясь собственными соображениями. Но вновь допустить до причастия может только он сам. Если сочтет, что грешник исправился. Такая вот дисциплинарная мера: исправляйся без благодатной поддержки. А пойти к другому священнику — грех сугубый, и если расскажешь ему про этот казус, то он просто обязан тебя выгнать, а если не расскажешь… ой-ой-ой.
Так что лучше не испытывать судьбу, а выбрать себе духовника, который тебя понимает. Можно ли при этом считать, что у нас единая Церковь? — Да, конечно, потому что мы все такие, живые люди, а не замятинские «нумера».
И конечно, пока мы живые люди со своими достоинствами и со своими слабостями, мы будем молиться в том храме, где обстановка — очень широко понимаемая — находит отклик в душе. Там, где ничто нас не отвлекает от Бога — ни неимоверные красоты пения, ни странноватые на наш взгляд лики, ни злобное шушуканье окружающей среды.
2. Вы правда думаете, что церковь открыта для всех? Да? А храм Христа Спасителя на Пасху?
Насчет открытости Церкви для всех, то она-таки открыта. Но если вспомнить историю о том, как не могла войти в храм Мария Египетская, то поймешь, что ограничения имеют место и что практикуются они не церковными администраторами. Ну, или не всегда ими.
Что касается Храма Христа Спасителя на Пасху, то я не знаю, есть ли там свой приход, но думаю, что есть и что члены прихода на Пасху туда попадают. Но мне бы и в голову не пришло ринуться туда самой. На экскурсию? — Не очень подходящее время. А Пасхальную службу служат везде. И полезно потихоньку отучаться от мысли, что истинность слов «Христос воскресе!» зависит от того, кто их произносит.
И опять-таки заковыка. Слово «церковь» очень многозначно. Это даже если абстрагироваться от того, что Бог замыслил человечество именно как церковь. К этому значению ближе всего «единая святая соборная и апостольская Церковь» из Символа веры. Конечно, она открыта для всех, кто хочет войти, потому что Бог так устроил. Любая поместная Церковь тоже, насколько мне известно, не является закрытым клубом. Отдельные попытки отдельных мыслителей устанавливать этнические барьеры официально не приветствуются. Но на уровне самодеятельности бывают не только высказывания, но и действия; несколько лет назад выгнали же ретивые дамочки из церкви темнокожего православного, но поощрения не получили.
И да, есть приходы, живущие под лозунгом «чужие здесь не ходят», что, кстати говоря, вовсе не обязательно характеризует их как ретроградные, бывает, что и наоборот. И горько, что актуально звучит расхожий анекдот о том, что экуменизм — это добрые отношения между двумя православными приходами, а суперэкуменизм — добрые отношения внутри одного православного прихода. Наконец, некоторые храмовые здания открыты далеко не всегда.
В общем, здесь две пересекающиеся нестыковки. Первая — неоднозначность слова «церковь»: общность людей более-менее обширная или компактная или здание, где эта компактная группа собирается на богослужения. А вторая, более даже всеобщая нестыковка, касается того, что любой замысел о мире может быть искажен и любая высокая идея, когда она овладевает массами, претерпевает изменения отнюдь не к выгоде для себя. Но как-то для меня идея всенепускательства, столь любезная администраторам, ничуть не хуже идеи всепроникательства.
3. Почему мы такие мрачные? Почему мы никогда не шутим? Не про Бога, а про себя хотя бы? Можно ведь и про атеистов пошутить, они, правда, обидятся, но, может быть, можно как-то по-доброму? Почему у нас постные лица даже на Масленицу? Вы знаете хоть одного православного комика?
Да, да и еще раз да! В смысле, присоединяюсь!
Действительно, почему? Простой ответ состоял бы в том, чтобы, старательно сделав плаксивое выражение лица, долго, горько — и справедливо! — жаловаться, что у нас вообще народ утратил способность тихо и незлобиво радоваться. Национальная трагедия — утрата чувства юмора (грязные шуточки не в счет). И до того дошло, что съемочной группе пришлось выехать в довольно-таки отдаленный зарубеж, чтобы снять веселую предрождественскую толпу на улице.
Но неправилен этот простой ответ. Потому что нам-то, христианам, радость заповедана. А там где радость, там и шутки. Но нету радости. Нету! А это грех перед Богом. Это от маловерия, вообще-то. Это люди возлюбили тьму больше, чем свет, и отворачиваются от него. А радость — она в свете. И когда про антихриста думают куда больше, чем про Христа, — откуда взяться доброй улыбке и доброй шутке? И если Евангелие только не очень внимательно (но благоговейно) слушать, а не читать, то разве уследишь тонкую шутку Христа: «не десять ли очистилось?» (Лк 17:17)?
Ну, а если спокойствие духа, мир душевный и радость о Господе вытесняются, то на смену им, как семь бесов, приходят фатальная неуверенность в себе, ложная чувствительность и уязвимость, короче — «оскорбление чувств верующих» и поистине опасное стремление видеть в шутке только желание оскорбить. Недаром все отношения верующих с атеистами и между собой оцениваются именно в плане оскорбления и обиды. До того дошло, что вполне деловые замечания по форме высказывания рассматриваются либо как оскорбление, либо как «а, Вы обиделись», либо, особо изощренным способом, как то и другое сразу. Идет война всех уязвленных самолюбий против всех уязвленных самолюбий — и здесь не до юмора, здесь пленных не берут и в плен не сдаются.
А постные лица потому, что не читали, что это фарисеи напускают на себя торжественную мрачность, а среди нас да не будет так. Потому что за благочестие очень любят выдавать себя раздражительность и угрюмость.
Что касается православных комиков — встречный вопрос: а вообще-то комиков Вы много знаете? Те, которые ниже пояса, не считаются. А выше — не востребованы. Так что я знаю некоторое количество православных деятелей сцены (назовем это так), одаренных чувством юмора, но свой юмор им приходится хранить для домашнего употребления. Мы как общность людей до того разучились радоваться и веселиться, что у нас даже клоунада приобрела драматический характер с оттенком некоторого надрыва.
4. Как мы, Церковь, ухитряемся запрещать презервативы и не запрещать мотоциклетные шлемы? Ведь и то и другое — попытка вмешаться в Божий промысел. Почему мы, Церковь, против абортов, но не против смертной казни? Почему вообще мы, Церковь, так много вмешиваемся в половую жизнь нецерковных людей и совсем не призываем милости к ним?
Стоп, здесь как-то много всего.
Православная Церковь отнюдь не запрещает презервативы.
Сравнение же их с мотоциклетными шлемами имеет, на мой взгляд, характер слишком большого абстрагирования. Сравнивать их можно разве что по цвету, потому что мотоциклетный шлем преграждает дорогу смерти, а презерватив — жизни. Только и всего.
Вовсе не очевидно, что Божий промысел состоит в том, чтобы как можно больше людей разбивалось в лепешку на дорогах. О том, как и почему расходятся человеческие действия с путями Провидения, сказано и написано довольно много, чтобы здесь в краткой форме снова к этому возвращаться. И я не уверена, что Церковь не против смертной казни. Лично я против, и против был отец Глеб Каледа, и не думаю, что нас в этом вопросе только двое, так что здесь хорошая формула «мы, Церковь» не вполне справедлива.
И опять-таки я не вмешиваюсь ни в чью половую жизнь, — ни церковных людей, ни нецерковных, и считаю такое вмешательство крайне неуместным. В особенности со стороны монахов. Себя бы пожалели, в самом деле, — зачем им про все про это думать и вникать в подробности? Да и белое духовенство могло бы при желании избрать… простите, я бы сказала, более осмотрительный путь душепопечительства, чтобы воспитывать в людях трезвое православное понятие о целомудрии как общем состоянии всего человеческого существа, а также умение и способность руководствоваться в не вполне общественных делах собственной духовной интуицией. Но этому нужно уделять в десятки раз больше времени и сил (да еще на фоне распущенности в СМИ), нежели прямым и грубым инструкциям.
Ну и что? Это ведь только неумение противостоять влиянию мира сего в должной форме. Прекрасно зная про такие вот прискорбные обстоятельства, я не могу с чистой совестью ставить их в вину «нам, Церкви». Это беда. Бог даст, будем вместе молиться и «оставлять должником нашим», — и тогда Он придет к нам на помощь. Но что-то подсказывает мне, что эта неурядица с нами до конца времен, когда проблема отпадет сама собой…
А насчет милости к неверующим — скажите мне, кто хоть в Церкви, хоть вне ее сейчас призывает к милости к кому бы то ни было кроме лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, да еще отчаянных тетенек, которые решили поплясать не в дискотеке?
5. Почему наши священники врут во время богослужений? На отпевании говорят: «Сие есть чадо мое по духу» про покойника, которого видят впервые в жизни. Или говорят: «Изыдите, оглашенные», а после этих слов оглашенные остаются стоять в храме, и священники продолжают служить как ни в чем не бывало.
Данные детали богослужения я бы враньем не назвала. Фраза на отпевании может пониматься, что называется, с точностью до класса, когда священник говорит как представитель духовенства и обращается к усопшему как к представителю мирян. А ведь бывает же, что и свое духовное чадо батюшка отпевает. А бывает и совсем интересно, как когда владыка Василий (Родзянко) на российской дороге увидел человека, который вез отца на мотоцикле, и на него наехали (и конечно тут же смотались), а отца сшибло насмерть. Владыка вызвался отпеть покойника и спросил, как у него обстояло дело с духовными делами. Сын ответил, что церкви у них в окрестности нет, но папа все слушал религиозные передачи ВВС и приговаривал: «Это мой духовник говорит». А передачи эти вел именно владыка Василий, так что он отпел своего духовного сына, которого до тех пор в глаза не видел. Как и тот его.
Насчет оглашенных — знала и видела людей именно в этом статусе, которые на этом месте покидают храм. И с не-оглашенными такое тоже бывает. Но нет у нас сейчас той обстановки, когда не совсем вошедший (или совсем не вошедший) в общину человек мог бы воздвигнуть на основании литургических действий обвинение в нечестии и заодно в государственной измене, и думаю, что кое-какую роль это играет.
И давайте сделаем глубокий вдох и ответим на ряд вопросов: не-выхождение есть зло? отступление от христианства? или нормальная модификация всего-навсего-обычая в новых формах жизни? Или нужно и текст менять? Как-то вот мне не кажется…
А насчет вранья, так будем справедливы и отметим, что как раз говорят батюшки о себе самую что ни на есть горькую правду: «Аз недостойный иерей…». Много ли отыщется случаев, когда человек другой профессии при исполнении своих обязанностей признает себя недостойным?
6. Почему у наших православных священников не считается зазорным прямой антисемитизм, притом что Христос и апостолы были евреями?
Оп! давайте это дело разматывать.
Почему Хрущев отрицал антисемитизм?
Почему он довольно-таки прилично распространен в народе?
Почему антисемитизм особенным образом противопоставляется другим видам ксенофобии?
Почему передовая общественность так страстно защищает права сексуальных меньшинств и совершенно равнодушна к меньшинствам национальным?
Почему церковный народ плохо знает Писание?
И Предание, кстати, тоже, так как отрицание принадлежности Христа к иудеям святые Отцы сочли ересью.
Вот если Вы келейно, для себя ответите на всю эту совокупность вопросов, то тогда можно и дальше рассуждать.
А священники что ж, такие же люди, как и все, а чего они еще не знают, так это много. Как и все, впрочем. Например, что никакого проклятья Евы в Библии не содержится, равно как и Адама.
А кто сказал, что мы уже все и целиком исследовали Писания, по слову Христову (Ин 5:39), и все поняли, и все усвоили, и все претворили в жизнь? И поэтому завтра все стройными рядами пойдем в рай?
7. Почему мы, Церковь, выставляем своими представителями самых агрессивных своих членов? На праздновании столетия канонизации святого Серафима Саровского я был в качестве журналиста. В закрытый город Саров пускали по поименным спискам. Паломников пустили согласно спискам, представленным Церковью, то есть нами. Паломники эти были православные хоругвеносцы, мрачные люди в черном, настаивающие на канонизации графа Дракулы. Почему не ангелоподобные монашки из Сергиево-Посадской иконописной школы? Почему не студенты Свято-Тихоновского университета? Почему «черная сотня»? Почему вообще у людей, которые наиболее рьяно защищают православие, так часто бывают нечищеные зубы и ботинки? Может, намекнуть им как-то?
То есть почему существует какая-то церковная администрация разных уровней, а нету прямой и равной демократии? Лаконичнее всего ответ: потому что Царство Небесное — не республика. А дальше получается, что не всегда лучшие люди облекаются правом распоряжаться и составляют эти списки и не всегда включают в них лучших людей, — что есть, то есть. Но не надо так уж сильно расстраиваться оттого, что ряд людей вызывает у Вас раздражение. У меня, кстати, тоже. Но я рассматриваю его как тот печальный случай, когда мое лично несовершеноство мешает мне терпеть личное несовершенство других людей. Насчет хоругвеносцев это таки да, но Вы вполне-вполне уверены, что монахини соответствовали бы Вашему представлению об ангелоподобии? Вообще же непускание на какое-то торжественное мероприятие отнюдь не означает непускания в Царство Небесное. Чего нет, того нет. Обидно, конечно, но разве Преподобному можно молиться только в Сарове?..
8. Почему для нас, верующих, ключевым действием в Церкви является покаяние, а сама Церковь не кается ни в чем и никогда?
Покаяние является для нас, верующих, ключевым действием в Церкви потому, что это перемена сознания, которая необходима для того, чтобы мы не втуне принимали Святые Дары, а в дальней перспективе — чтобы мы пришли-таки в то состояние, при котором Господь сочтет, что можно пустить нас в рай.
Насчет покаяния Церкви — маленький экскурс в экклезиологию. Да, Папа приносил покаяние, но хорошо бы при этом учитывать, что он может это делать от лица Западной Церкви, поскольку ее возглавляет. Глава же Православной Церкви — Христос; согласитесь же, что Ему не в чем каяться! Мне посчастливилось в жизни — я встречала священников, которые просят прощения. Это нечасто бывает, я согласна. Но знаете что? — миряне тоже исключительно редко просят прощения! Время такое…
9. Почему от имени нас, Церкви, говорят всегда два-три человека довольно реакционных взглядов? Почему говорят администраторы? Ведь есть же богословы, женщины-богословы в том числе. Почему Церковь не благословляет их говорить публично, а только на богословских семинарах?
Ничего не понимаю. А говорить на богословских семинарах — это не публично? А то, что я пишу, и меня публикуют на довольно-таки популярных сайтах — это не публично? А статьи в журналах? А то, что я книгу издала? И 20 лет издаю журнал? А Кураев что, молчит? А профессор Осипов?
Что же касается реакционности… тот же отец Александр Мень говорил, что у Церкви как у богочеловеческого организма есть такое свойство: при внешних призывах к реформированию она замыкается в консерватизме, и чем громче призывы, тем жестче консерватизм. Это чтобы с водой не выплескивать ребенка и предоставить возможность действовать непосредственно Богу. Надеюсь, никто не против. Не зря Аквината канонизировали довольно быстро, сочтя человеком праведным, но его учение лучшие умы Ватикана рассматривали… знаете сколько? 400 лет, а потом все-таки признали томизм официальной доктриной. Так что спокойнее надо быть.
Понимаете, в Ваших словах есть правда. Но не вся правда. Мне, например, странно, что словарь паронимов Ольги Седаковой, насколько мне известно, не входит в программу обучения в духовных учебных заведениях, а между тем за него ее избрали академиком почтеннейшей академии в Италии. Но… у Вас он стал настольной книгой? Что-то я не заметила широкого его обсуждения в кругах православной интеллигенции…
10. Почему нами, Церковью, был запрещен ко служению отец Сергий Таратохин, поддержавший Ходорковского в тюрьме? Почему нельзя священнику иметь взгляды и поступать по совести?
Запрещает в служении не Церковь. Про этого отца я просто не знаю и судить тем самым не берусь. Но с юности боюсь фраз «…преследуют только за то…», потому что мы наслышались этого, например, про Анжелу Дэвис, то есть про преследования за взгляды. Арестовали же ее за то, что из принадлежащего ей револьвера был застрелен судья, вынесший обвинительный приговор террористу. С тех пор стараюсь избегать такого рода общих формулировок. С другой стороны, знаю про священника, который не скрывает, что поддерживает Ходорковского. И ничего, живет и служит.
11. Почему в большинстве наших церковных лавок не купишь книг отца Александра Меня, да даже и дьякона Андрея Кураева не купишь? Что это за ползучее запрещение интеллигентных и образованных православных писателей?
Это ползучее запрещение, как Вы удачно выразились, — местная инициатива. Оно конечно, старосты любят прибыль, на то они и посажены и осуждать их за это трудно. Но откуда есть пошло убеждение, что умные книги не раскупаются? для того, чтобы они раскупались, их должны читать и рекомендовать и продавцы, и священники. И кроме расхожих предубеждений иметь и живой интерес. А кто сказал, что мы ленивы и нелюбопытны? — Пушкин. И думаете, с тех пор многое изменилось в лучшую сторону?
12. Почему самый посещаемый наш церковный праздник — Крещение? Единственный день, когда в храме дают что-то материальное — воду?
А в Вербное дают вербочки. А вода эта — не просто вода, а великая агиасма, и несмотря на всяческие преувеличения я не в силах возмущаться тем, что люди к ней стремятся. Это тяга к очищению от греха и скверны, так что пусть уж будет. И вы не вполне правы, потому что почти столько же народа бывает на родительских субботах, — тоже чтобы очиститься, очистить душу от чувства вины перед почившими родителями и другими близкими людьми, — а ни один нормальный человек не может не чувствовать этой вины, так уж устроен мир. Между тем ничего материального в эти дни не раздают.
13. Почему наши православные богослужения показывают по всем телеканалам, а богослужения иудеев, мусульман и буддистов не показывают никогда?
Почему этим вопросом не задаются иудеи, мусульмане и буддисты? Может быть, не считают нужным?
14. Как можно про выходку пятерых девчонок в храме говорить «гонения на Церковь»? Или кто-то не бывал на Бутовском полигоне, где расстреляли тысячу священников?
Давайте договоримся о терминах: или «девчонки» — или страдающие матери, уж что-нибудь одно. «Выходка в храме» для меня звучит как-то не вдохновляюще, ничего не могу поделать: дико и противно. И если столько разговоров о недопустимости торговли в храме, поскольку Христос сказал, что это дом молитвы, то уж пляски-то Он тоже вряд ли одобрил бы, не так ли?
В том, что касается злоупотребления риторикой, я с Вами соглашусь, но опять-таки нельзя требовать полного отсутствия каких бы то ни было слабостей у живых людей. Мы же не хотим, чтобы к нам предъявлялись требования по критерию святости? Мы же понимаем, что нуждаемся в снисхождении? А нам сказано что-то насчет того, что какой мерой мы меряем, такой и нам будет отмерено. Конечно, во фразах о гонениях и об осквернении храма (что вообще не очень грамотно) слишком много патетики, но ведь и Вы ею не пренебрегаете, согласитесь.
15. Почему мы так часто апеллируем к государству с просьбами о насилии? Разве мы хотим быть похожи на евангельскую толпу, которая апеллировала со словами: «Распни Его, распни!» к Понтию Пилату?
Почему апеллируем? — Да все потому же: потому что мы не уверены в себе и не укреплены в вере, об этом и речь. Но знаете, давайте все-таки не забывать, что «мы» — не просто Церковь, но Церковь Христова, и при всей нашей малости и слабости. при всем нашем недостоинстве Он с нами, а мы — кто как может, с промедлениями и ошибками — идем к Нему. Так что насчет «распни» — это, простите, просто неправильно, не говоря о том, что неуместно и довольно бестактно.
От души желаю Вам достичь такой внутренней гармонии, чтобы Ваше «мы, Церковь» не звучало мучительным диссонансом. А то уж не взыщите, немножко сдвигается в сторону известной пародии Войновича: «Мы злодейски убили государя императора,.. мы утопили страну в крови…».
Загляните на досуге в «Одесские рассказы» и получите удовольствие, прочитав сцену, в которой Беня Крик говорит: «Холоднокровнее, Маня».
И Бога ради — не обижайтесь.
- 15 ответов протоиерея Андрея Ткачева
- 15 ответов Валерию Панюшкину от священника Сергия Круглова
- Анна Данилова: 15 ответов и 1 вопрос Валерию Панюшкину
- Один ответ Валерию Панюшкину: зерна одного поля
- 15 ответов Валерию Панюшкину от священника Филиппа Парфенова
- 15 ответов Валерию Панюшкину священника Константина Кравцова
- 15 ответов Сергея Худиева Валерию Панюшкину
