Круглый стол «Дождя» закончился, мы вышли из эфира. Двое самых увлеченных спорщиков еще доспаривали друг с другом по разные стороны полированного розовенького стола, я так и не увидел, за кем осталось последнее слово. Самый занятой участник дискуссии уточнял с ассистентом, куда его следует отвезти на машине. Я надел пиджак, сказал всем «до свидания» и вышел из студии. Никто на мой уход и внимания не обратил: эфир-то уже закончился…
Кулаками махать после драки смысла нет, так что не буду говорить о том круглом столе… Скажу лишь, о чем я тогда думал. Шагая к метро по Патриаршему мосту и мимо храма Христа Спасителя (ну надо же, как совпало!), я тихо радовался: «А здорово всё-таки, что никто никого не победил!»
И это было совсем не про ток-шоу, не про эти споры, это ведь просто пена, завтра ее сдует очередным информационным поводом. Я имею в виду победу в том общественно-политическом противостоянии, которое наметилось (не более чем наметилось!) прошлой зимой. Потому что видно стало с предельной ясностью: любая победа обернулась бы только новым витком вражды.
Андрей Десницкий
Оппозиция победит власть и тут же расколется на атеистов и клерикалов, на патриотов и евроцентристов, на консерваторов и либералов, на креативный класс и работяг, а потом каждая партия внутри себя – на множество мелких фракций. И каждая будет доказывать всем остальным, а паче себе, что остальные суть историческое недоразумение, что их нет и не должно быть в обозримом пространстве, что в светлое будущее (или в реконструкцию светлого прошлого) таких не берут. Спасибо, всё это мы уже проходили.
И ведь что интересно… Мы все, буквально все, оказались героями той самой евангельской притчи про бревно и соломинку в глазу. Приходит либерал и тут же оказывается, что есть на свете только одно правильное и прогрессивное мнение, а все, кто его не разделяют, – отсталые и тупые. Такой вот либерализм. С ним спорит консерватор, и начинает он с отрицания наличной ситуации, призывает построить некие утопические воздушные замки. И консерватизм такой…
Стоит ли удивляться патриотам, которые не верят в силу и самоорганизацию собственного народа, или евроцентристам, которые призывают к откровенно азиатским методам расправ с неугодными? Работягам и креативному классу, которые не о труде спорят и не о творчестве, а о том, как правильно поделить государственные субсидии и льготы?
И не стихают, не смолкают праведные споры. Этично ли задавать вопрос известной актрисе о том, насколько этична ее поддержка кандидата в президенты, который, возможно, не совсем этично поддерживает ее благотворительный фонд? А этичен ли будет отказ отвечать на этот вопрос? Какой-то седьмой бульон из-под яиц, ритуальные пляски вокруг собственной рукопожатности. И где-то там, уже на далекой периферии, больные дети, которым, как ни странно, не столько рукопожатность наша нужна, сколько лекарства и деньги на операцию.
И православные христиане участвуют в этом фестивале абсурда наравне со всеми прочими, а то и в первых рядах. Готовы оправдать что угодно, лишь бы только это исходило от «наших», от «правильных», готовы переходить по любому поводу на личности и смешивать оппонента с грязью, готовы полностью отдаваться корпоративной этике: что хорошо для моей корпорации, моей партии, моей группировки, то и есть высшее благо. Ах, нас в чем-то обвиняют? Ну так они сами много хуже, а если что мы такое и допустили, то ведь имеем право! А проблем у нас нет и быть не может по определению.
Слава Богу, такое сейчас не проходит. Если бы проходило, если бы люди кивали головами и говорили: ну да, это просто такая корпорация, они не хуже прочих – это было бы верным признаком, что соль земли потеряла свою силу, что ее выбросили на попрание людям, и никому нет дела, что ничем она не отличается от окружающей грязи.
Это если рассуждать с точки зрения Евангелия… но даже если задуматься над политическими раскладами, можно задаться вопросом: а кому выгодно, кому очень нужно, чтобы продолжалась эта бессмысленная и беспощадная свара? На мой взгляд, ответ очевиден: тем, кто хочет оставить всё, как есть, и желательно навсегда. Пока либеральная интеллигенция будет биться вусмерть с православными ревнителями, националисты с понаехавшими, коммунисты с хипстерами, и далее везде – до тех пор наименьшим злом будет сохранение нынешнего порядка, даже его некоторая мумификация. Иначе ведь кровь.
Непримиримым с каждой стороны, как воздух, нужен этот нынешний порядок, он один убережет их от таких страшных и злых врагов. Атеистам он гарантирует, что государство всё-таки останется светским и что их не погонят на молебны, православным – что не будет массового поругания святынь и что полиция оградит молитвенников. Националистам он гарантирует хоть какие-то барьеры на пути гастарбайтеров, а самим приезжим – что их все же не будут массово резать на улицах. Консерваторы увидят в нем защиту от страшных либеральных ценностей, либералы – от не менее страшных консервативных.
И даже эволюция режима, на которую возлагаются такие надежды, никак не возможна при таком раскладе. Он просто обязан быть серым, унылым, никаким – чтобы всем не нравиться, но всё-таки не нравиться значительно меньше, чем вот эти страшные и ужасные, которые «не наши». И что не менее важно, на фоне такого режима очень хорошо смотрится собственная рукопожатность.
Мы смотрим с двенадцатилетним сыном замечательный сериал Николая Досталя «Завещание Ленина» – это биография Варлама Шаламова, снятая по его произведениям. Сын видит сцены ночных арестов, допросов, лагерных зверств и спрашивает: «А почему же люди не могли тогда пойти на митинг, сказать, что им это не нравится, что так нельзя?» И мне приходится объяснять ему: да, сначала люди ходили на митинги, вот и в этом сериале показано участие студентов в троцкистской оппозиции. Просто они все старались бороться с врагами: революционеры с царизмом, эсдеки с эсерами, большевики с меньшевиками, сталинисты с троцкистами… А потом как-то вдруг оказалось, что бороться уже не с кем, да привычка осталась. И концлагеря, и пыточные камеры, и всё остальное. Ну не пропадать же добру?
Может быть, самая удивительная серия в этом фильме – вторая, где показана мирная жизнь провинциального городка до революции. Там всё сонно и мягко, там ссыльных революционеров кормят сдобными пирогами, а самая большая семейная трагедия – необходимость зарезать козленка. Но там каждый человек совершенно точно знает, как надо: и революционер, и его охранник, и соборный протоиерей, и нищий на паперти. Договариваться никто ни о чем не хочет, да и зачем? Ведь режим – это навсегда. А потом режим как-то сам собой в одночасье рухнул, началась большая драка всех со всеми, и кто в ней победил, и какова была цена этой победы – мы все прекрасно знаем. Может, обойдемся без повторений?
На самом деле, мы сейчас машем кулаками после той великой драки. Атеисты, вопящие о наступлении государственной религии, забыли о том, чем был сам атеизм те семьдесят лет. Те в Церкви, кто принципиально отстаивают свое право на комфортную жизнь и на особое покровительство государства, забыли не только евангельские предупреждения, но и то, чем окончилась предыдущая сытая симфония, и где потом оказались новомученики. И далее по списку… стыдно, по-моему, в нынешних условиях относительной свободы и благополучия, каких не было в стране последние сто лет, кричать о том, какой ты несчастный и практически ничего не делать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
Нас немного встряхнули выборы, мы проснулись и окончательно увидели, что все мы – не идеальные, все с бревнами в глазищах, бросились друг друга обличать. И во всех этих скандалах, пожалуй, есть только один полезный урок: при доступном интернете и нарождающемся гражданском обществе уже не будет иллюзий, что вот мы-то хорошие, просто идеальные, упрекнуть нас не в чем, а кто думает иначе – тот враг. Осталось только всем нехорошим договариваться, учиться жить вместе… «носить немощи друг друга», говоря евангельским языком.
До чего же это трудно, до чего неприятно… я даже не про то, чтобы взять на себя чьи-то чужие немощи. Сложнее всего признать, и признать пред всеми, что свои немощи есть и у меня.
Читайте также:
Русская Православная Церковь — нападает или защищается?
