Иногда мне нравится слушать их милые разговоры:
– Ты чего такая кислая, будто полдника лишили? Не боись, не похудеешь, старушка! – уж с кем с кем, а с Инкой Саня не выбирает выражения: друзья с детства все-таки. Поэтому оба в этих самых выражениях не стеснялись, доверяя друг другу под таким разудалым прикрытием иногда и серьезные мысли и переживания. Например, о влюбленности какой-нибудь.
Вот и в этот раз:
– А я, может, опять влюбилась!
– Ого! Кто жертва?
– Робин Гуд!
– Ты, мать, совсем сдвинулась? Повествуй!
– Слушай, я очень хочу, чтобы появился Робин Гуд. Православный. Такой, который будет справедливо лишать жирных котов несправедливо нажитых средств.
Ну, скажи мне – зачем этим елейным котам столько денег? Вот, говорят, что только на обед, который они ежедневно заказывают в ресторане и который им привозят в «управу» иподьяконы, тратится что-то около семи «штук»! Говорят, берут деньги за службы епископа в приходских храмах: снимают кассу и все, а храму платить рабочим нечем.
Заставили пенсионеров на приходах написать «по собственному желанию», мол, они у нас не работают – для того чтобы не платить налоги. Стоимость их иномарок тоже впечатляет – не задрипанные «форды» местной сборки, мягко говоря.
Свой квартирный вопрос они тоже здорово решили: выселили старых жильцов, а сами вкатились в свободные хаты. Домики строят для себя, любимых. И ведут себя нахально: «Вы все тут, – говорят, – простые верующие, и в наши духовные дела не суйтесь. И вообще – смиряйтесь».
Оправдываются потом в сетях цитатами из святых отцов о смирении в дорогих одеждах и гордости, торчащей из дыр бедной рясы – мол, все так и надо. Умильно лепечут и без того бедным старикам о необходимости поработать «во славу Божию», то есть, просто даром. А заплатить во славу Божию за честный труд – что, никак ручки не доходят?! Вот тогда действительно будет во славу Бога, а не на халяву! Это вот все как понять?
– Так «говорят» или на самом деле все так, как ты говоришь? Потому что если это все правда, то мне грустно. Если же «говорят», то сама знаешь, сколько говорильни в наших приходах-епархиях-патриархиях – одна хлеще другой. И насчет смирения там фраза прозвучала – может, есть смысл прислушаться?
– А ты разделяй смирение и потакание отъему денег у населения! Разделяй смирение и потакание хамлу! Оно, хамло, прикрывается трепом «о смирении», а само деньги гребет. Не хочу я так: отдавать деньги в храм и знать, что приедут баскаки от епархии, а себе потом бибику новую купят. Ну, или опять вкусно пообедают. Если отец приходит домой и требует деньги за свидание от любимых и любящих детишек, то – что же это за папочка?! Разве это не он должен подарки детям привозить?!
– Так ты потому и развелась уже однажды!
– Я люблю Робин Гуда! О, где ты, Робин?
– Так тебя что больше-то печалит: отсутствие Робина или еще кого, тебя достойного, или вот то, что ты нам тут рассказала – не дай Бог, если все это правда?
– Сама не знаю. Но больше в церкви деньги оставлять не буду – буду отдавать только тем, о ком знаю, что они действительно нуждаются в помощи. Священникам, например – сельским и городским, которые на приходах служат. А этим – ни-ни! Никакого авторитета у них больше нет! Я понимаю – фигня в государственных всяких структурах творится, коррупция там, все такое. Это противно. Но это не так противно, как то, что творится в нашем «духовном министерстве».
– Инка, я серьезно сейчас: если правда то, что ты тут наговорила, то я и сам за Робин Гуда. Но – чтоб с понятиями. Православными, конечно. А если это все брехня, то я с тобой разругаюсь, несмотря на то, что ты в полиции служишь. Капитан миссис Гуд, тоже мне. – Инка фыркнула в ответ.
Я сидел и слушал этот спор-разговор: действительно, эмоциональный. И вслед за Сашкой подумал: не дай Бог, правда. Ведь только-только гонения закончились.
В последнее время мы часто и, наверное, не без радости слышим о «возвращении института Церкви в жизнь общества и государства». Церковь перестала восприниматься как нечто непонятное, а то и чуждое, опасное, новые храмы – не редкость, от священников перестали бегать в ужасе, а воспринимают их появление чаще всего спокойно: не прежним, советским временам, чета.
Рассказывали, что когда в начале «перестройки» в один северный промышленный городок приехал служить батюшка, за ним всю дорогу от автобусной станции до дома ехал на мотоцикле милиционер, следя за новоприбывшим потенциальным «нарушителем общественной нравственности». Сейчас, скорее, полицейский тоже бы ехал за батюшкой, но для того чтобы спросить о чем-нибудь важном для себя – люди видят в духовенстве, в Церкви авторитет.
Вот – «видят» или же «видели»? В первые годы «второго крещения Руси» мы бы, думается, сразу же бы сказали: «видят». А сейчас, через два с небольшим десятка лет? Боюсь, можно употребить и прошедшее время. Да и многие пастыри с горечью отмечают: Церковь-то вернулась в жизнь общества, но принесла с собой и те трудности, а то и беды, болезни, которые были типичны для нее до страшного, но очистительного периода Новомучеников и Исповедников.
Разумеется, речь идет о Церкви земной, воинствующей, со всеми грехами православных христиан, ее членов. Об этих бедах криком кричали, предупреждали и святые – Феофан Затворник, Игнатий (Брянчанинов), Иоанн Кронштадтский, и славянофилы, и великие писатели предгрозового времени. Нельзя думать, что люди оставались безучастными к тому, что происходило тогда в жизни нашей Церкви – другое дело, были ли извлечены из их грозных предупреждений и последующих страданий уроки.
Не знаю! Иногда думаю: да. Иногда, вглядываясь в нашу действительность, начинаю сильно сомневаться. Потому что, читая тревожные слова, а то и набатные воззвания из тех – совсем недавних времен – не могу не провести некоторые параллели. И параллели эти неутешительные.
Это все я уже додумывал в приходской библиотеке, роясь в книжных полках: Инка с Саней пусть проорутся внизу, в трапезной, а мне, вишь, что-то вздумнулось ненароком. На глаза попалась старая, потрепанная брошюрка: «О причинах упадка влияния духовенства на народ». Смотрю внимательнее: «Доклад, прочитанный в Собрании столичных проповедников. Издание второе. От Петербургского Духовного Цензурного комитета печатать дозволяется. 1900-й год».
Ну, раз такой доклад появился еще в те годы, а печатать его дозволяли, значит, Церковь наша видела, что не все у нас в порядке, несмотря на официальные победные реляции.
Предлагаю вниманию читателя выдержки из этого доклада Н. О. Осипова – «О причинах упадка влияния духовенства на народ». Может быть, действительно найдем какие-то похожие беды, которые вдруг, после десятилетий гонений, разморозились, оттаяли? Может, не все у нас так хорошо, как нам хочется?
***
Итак, Н. О. Осипов сначала говорит об огромной роли русского духовенства в формировании и ведении достойной духовной жизни Отечества и народа:
«На огромном пространстве Европейской России разбросано было племя, разрозненное вечными усобицами своих князей и мало ценившее свое национальное единство. России еще не было.
Прежде чем московские князья, а потом цари, начали стягивать под свой скипетр отдельные княжества и земли, население должно было объединиться в каком-нибудь чувстве, общем для всех и для каждого. Ни язык, ни общность нравов и привычек, ни сознание единого происхождения не были силами, достаточными даже в общей своей сложности для объединения огромной страны.
Этой силой явилась религия; она слилась со всем существом народа, в высшей степени соответствовала его незлобивому, непритязательному характеру, и стала тем знаменем, под которым задолго еще до московских князей и царей все русские люди почувствовали себя друг другу братьями…
…И в том, что русское духовенство в течение десяти веков сумело совершить это великое дело, – в этом именно заключается его истинная и величайшая заслуга перед русским народом. Не в тонкой догматике, не в философской возвышенности, не в властвовании над умами была и есть истинная сила нашего духовенства. Эта сила – в его простоте и смирении, в живом чувстве близости человека к Богу, в деятельном сознании, что Господь всегда посреди нас, всегда радуется совершаемому нами добру, всегда скорбит о совершаемом нами зле.
Русский народ много страдал, но среди него стоял священник – такой же страдалец, как и сам он, и с живой верой указывал ему на крест – символ величайших страданий; с непоколебимым убеждением обещал он страдальцу, что каковы бы ни были его страдания, они сменятся бесконечным блаженством, лишь бы были, по мере сил каждого, исполнены заповеди Божии.
И поэтому именно русский народ сделался сильным: он не боится смерти, он не боится бедности и страдания, он сохранил чуткую совесть, он непоколебимо верит, что добро лучше зла, он ясно сознает, в чем именно добро заключается… И это счастье жизни дало русскому народу его духовенство – столь же смиренное и бедное, как и сам он»…
Затем автор доклада обращается к главным, по его мнению, причинам такого мощного и заслуженного авторитета нашего духовенства:
«Но каким же образом мог быть достигнут столь удивительный результат? Едва ли я ошибусь в объяснении этого явления, если скажу, что духовенство наше обязано вышеуказанным влиянием на народ единственно тому обстоятельству, что оно, обладая духом живой, искренней и простой веры в Бога и Его благость, вместе с тем всегда жило среди народа, происходило из него и одновременно с ним переживало все его несчастия и бедствия.
К величайшему счастию нашего народа, он воспринял греко-православную церковь, всего вернее выражающую дух христианского учения в том, что она совершенно чужда каких бы то ни было искательств политической власти.
Для истинного христианина политические и социальные вопросы имеют значение второстепенное, вопросы же нравственные имеют для него первостепенное значение.
Совершенно естественно поэтому и согласно с духом христианства, что для служителей Церкви, блюдущей исключительно чистоту души своей паствы, нравственные вопросы имеют значение также первостепенное, вопросов же политики и социальной жизни они могут оставаться совершенно чуждыми. Церковь, заботящаяся о чистоте души, исходит из той бесспорной и очевидной истины, что если она достигает своей цели, т. е. если люди делаются лучше, то и общественная и политическая жизнь сама собой становится лучше.
Поэтому-то духовенство наше всегда стояло в стороне от общественных вопросов; поэтому-то и народ привык видеть в священнике не члена какой-либо общественной и политической партии, а единственно лишь представителя Церкви, стоящей безмерно выше всех человеческих страстей и заботящейся лишь об одном – сделать лучше и ближе к Богу всякого человека, к какой бы партии или сословию он ни принадлежал.
Духовенство наше сумело в течение своего многовекового существования остаться верным этому коренному принципу православия – невмешательству в светские дела и стремлению возвысить человека нравственно. Это было первою причиною, вследствие которой народ наш, осознавая вполне пороки и недостатки своих пастырей, все-таки глубоко чтит их, чтит за то, что они имеют дух живой веры в добро, в его конечное торжество над злом, что они умели этот дух поддерживать и в пастве…
И потому-то народ чтит духовенство, несмотря на его пороки, ибо оно умело давать ему самое важное и самое главное счастье, – мог ли он не простить ему за это все прочее?
Вторая главная причина влияния духовенства на народ – это теснейшая близость обоих сословий. Наши пастыри произошли из народа и всегда были среди него, мало отличаясь нравами и привычками жизни.
Огромное значение в этом отношении имел тот способ обеспечения духовенства, который выработался в России исторически: землею и доброхотным даром прихожанина – земледельца или землевладельца – всегда жило наше духовенство, и потому ни одно сословие в России не понимает нужд и потребностей и даже самый дух народа, как именно духовенство…
Какие бы беды ни переживало население – они всегда отражаются на священнике; злой или добрый помещик, дурной или хороший начальник над крестьянами, пристойная жизнь или распущенность прихожан и т. п. – даже война и мир – все это переживал и переживает вместе с народом и священник, и переживает он не в каком-нибудь абстрактном, идейном смысле, а конкретно и реально…
Вот почему русский священник превосходно знает и понимает весь духовный и материальный строй народа, и в этом именно лежит другая основная причина его огромного влияния на народ».
Павел Корин. «Русь уходящая»
Затем Осипов с тревогой говорит об отказе в нашем обществе от христианских идей под влиянием агрессивного материализма:
«Но уже с давних пор начинают появляться некоторые признаки внутреннего упадка нашего духовенства. Всем известно, что наше духовенство не осталось вне влияния того могучего умственного движения, которым было охвачено русское общество в начале 60-х годов…Идея Бога – Творца мира, зиждителя жизни и ее нравственных принципов – не только оспаривается, но и объявляется прямо нелепой и противоречащей истинному знанию…
Я не хочу здесь ни излагать этого учения – оно всем известно, – ни оспаривать его, так как оно опровергнуто самою жизнию: не только не достигнутого счастья – ни всеобщего, ни индивидуального, но потерян в настоящее время первейший элемент счастья – душевный покой, и с каждым днем все более и более чувствуется бессмысленность и скука жизни.
Казалось бы, что это счастье должно наступить именно теперь, когда разум человеческий делает не только неслыханные, но прямо немысленные прежде успехи! А между тем, никогда, кажется, еще не было такого падения нравов, такой злобы и ненависти, такого всеобщего взаимного недоверия, такой жажды грубейших и самых низменных удовольствий, как именно теперь».
…и о влиянии на русское духовенство «передовых идей», об их последствиях:
«Для нашего духовенства страшно было не то, что дух безверия и преклонения пред материалистической философией охватил все образованное общество; страшно было то, что этот дух вполз в умы немалой части самого духовенства, и оно само на себя стало смотреть, как на отжившее сословие, держащееся только народным невежеством: оно само стало стыдиться своей рясы, наконец, само оно с равнодушием и сомнением останавливалось перед алтарем, пред которым благоговейно священнодействовало в течение 20 веков…
Ведь из среды самого духовенства вышли наиболее могучие бойцы за господство этого воззрения и за изгнание из умов духа веры. Всем памятно время, как пустели богословские классы семинарий, до какой степени наводнены были университеты и прочие светские учебные заведения семинаристами, а для священства и для духовных академий оставались юноши менее даровитые и менее энергичные, и только внешнею властью остановлено было это движение, которое, вероятно, продолжалось бы и доднесь.
И все, что бросило рясу, сделалось ее отъявленным врагом, а все, что осталось в рясе, почувствовало себя униженным не только в чужих, но и в собственных своих глазах.
Наступил полный духовный маразм среди священнослужителей, и чем они были образованнее, тем этот маразм был сильнее; мало того, бывало и бывает теперь так, что чем нравственнее, чем честнее сознавало себя духовное лицо, тем более фальшивым оно чувствовало свое положение.
Каковы бы ни были прежние унижения и несчастия духовенства, оно все-таки понимало и сознавало, что совершает важнейшее дело в человеческой жизни…А под влиянием материалистической философии оно пало духом и выронило из своих рук драгоценный дар, переданный ему прошедшими веками, — веру в исключительность своего призвания и в чрезвычайную значительность совершаемых им действий.
Ничто – никакие гонения светской власти, никакое презрение образованного общества, даже непочтение собственной паствы – ничто не может сравниться с этой потерей веры в свое призвание и в свое значение для жизни. И в этом-то именно ужасном для духовенства явлении – скажу более: ужасном для всей России – заключается, по моему мнению, истинная причина упадка его влияния на народ.
И в другом отношении отразилось на духовенстве учение материализма. Естественным последствием философского материализма было возникновение в Европе экономического материализма. Как в области явлений индивидуальной жизни стремились все объяснить действием бессмысленной силы на мертвую материю, так и вся социальная жизнь сводится на чисто материальные побуждения, и знаменитый немецкий экономист, Карл Маркс, этот апостол экономического материализма, с свойственной еврейскому уму категоричностью и резкостью высказал принцип, что «от способа производства материальной жизни находится в полной зависимости ход общественной, политической и духовной жизни».
Этот принцип, нигде самим Марксом не обоснованный и никем из его последователей не доказанный, тем не менее, сделался господствующим и руководящим началом при обсуждении множества вопросов, между прочим, и вопроса об упадке влияния духовенства.
Начали говорить, и, к сожалению, само духовенство этому, кажется, начинает верить, что будто бы для того, чтобы усилить его влияние на народ, необходимо улучшить материальное положение духовенства, и что будто бы все его недостатки и даже пороки происходят от способа его материального обеспечения».
Советская карикатура, изображающая церковь как инструмент для обогащения
Докладчик ограждает себя от обвинений в стремлении «загнать духовное сословие в нищету», пусть и «благочестивую»:
«Я никогда не был врагом чьего бы то ни было благосостояния, но за величайшую ложь считаю мысль, что добродетель обусловливается экономическим благосостоянием, а пороки бедностью. Ни одной страницы нет в истории, на которой было бы сказано, что богатые классы были добродетельны, а бедные – порочны; напротив, история полна примеров полного развращения именно состоятельных классов; примеры эти столь общеизвестны, что нет надобности их приводить, и я позволю себе привести одно лишь евангельское изречение, что «богатому труднее войти в Царствие Божие, чем верблюду в игольные уши».
Все учение Христа обращено именно к бедным, обездоленным, угнетенным, и нигде не сказано, да и не могла даже быть сказано, что они лишь тогда сделаются добродетельными, когда разбогатеют или когда они будут материально обеспечены. Эта теория есть прямая ересь, которую мог выдумать только грубый материалистический дух века…
Как счастлив и как силен тот бедняк, в котором есть живая вера в Бога, который сохранил способность любить своего ближнего и который имеет надежду на правосудие Божие! И как, напротив, несчастен тот богач, который всего этого лишен.
Такова, мне кажется, должна быть церковная точка зрения на значение для человека «экономического обеспечения», и уж во всяком случае, с этой точки зрения, можно быть твердо убежденным, что добродетель отнюдь не зависит от этого «обеспечения», равно как и порок не возникает от его отсутствия.
История нашего духовенства вполне и наглядно это подтверждает. Всегда оно было бедно, всегда оно жило доброхотным, неопределенным и скудным даром, и никогда оно от этого не теряло благотворного влияния на свою паству. Именно, будучи в скудности и даже в прямой бедности, оно и воспитывало дух русского народа, помогало ему побороть бесчисленных врагов и с запада, и с востока, и создать великое государство, а что всего важнее – сохранило в нем незлобивое сердце и здравое понимание жизни.
Спрашивается, почему же теперь духовенство может благотворно влиять на народ лишь под условием, что оно будет материально обеспечено? Почему прежний пастырь … мог преподать своему прихожанину и поучение, и утешение, и внушение, а теперь этому пастырю нужно для этого и комфортабельную обстановку, и полную независимость от прихожанина? Почему считается унизительным тот способ обеспечения духовенства, который существовал 20 веков и был завещан самими апостолами?
Я не хочу быть ложно понятым и потому считаю необходимым пояснить, что вовсе не желаю оставлять духовенство в бедности, а тем более в нищете. Нет, это было бы не только несправедливо, но и ненужно. Белое духовенство имеет те же нужды и заботы, как и мы, простые миряне; и ему столь же естественно заботиться – до известных, конечно, пределов – о своем земном благополучии, как и нам, и не менее других я готов пожелать ему этого благополучия.
Я утверждаю лишь, что от материального положения духовенства совершенно не зависит его влияние на народ: бедно оно или богато, оно одинаково будет влиятельно или невлиятельно, смотря по тому, каким оно духом будет одушевлено: если ему удастся возвратить себе веру в исключительность и важность своего призвания учить народ самым важным и необходимым истинам, оно будет влиятельным и в бедности; если же оно будет смотреть на себя лишь как на сословие, предназначенное для выполнения церковной обрядности, если оно будет думать, что высшее руководительство жизнью принадлежит уже не ему, что из века веков завещанные истины устарели и что истины веры нуждаются в «согласовании» с материалистической философией, – то как бы духовенство ни было обеспечено, как бы благоприлично ни было его внешнее положение, – оно никогда не возвратит себе былого влияния на народ, и даже потеряет то, которое имеет до сего времени, и, конечно, это будет для русского народа величайшим бедствием»…
Еще одна советская карикатура
Н.О. Осипов дает краткий обзор современной автору тревожной действительности:
«Не мне, конечно, судить о тех способах, которыми можно поднять веру в самом духовенстве; но если хотя в малой мере мои мнения об этом правильны, то, несомненно, что это первейший вопрос не только для самого духовенства, но и для всего русского народа.
Ибо, если действительно в духовенстве ослабла вера, то ни о каком морализирующем влиянии на народ нельзя и помышлять. А что народ нуждается в подъеме духа, в возвращении ему прежнего простого, ясного и теплого понимания жизни – в этом едва ли можно сомневаться.
О темных сторонах народной жизни, об его апатии, о разврате и пьянстве писалось столь много и столь справедливо, что мне трудно к этому что-нибудь прибавить.
Я позволю себе напомнить лишь об одном явлении… имею в виду прошлогодний доклад о страшной и все возрастающей численности незаконнорожденных.
Не думаю, чтобы кто-нибудь обвинил меня в преувеличении, если я назову это явление самым опаснейшим и самым тревожным симптомом падения народных нравов, особенно если сопоставить его с бесспорными и единогласными свидетельствами врачей о чрезвычайном и также все увеличивающемся распространении сифилиса в деревнях.
Я не потому называю это явление тревожным и опасным, что оно подрывает здоровье населения, даже не потому, что оно составляет блуд, а потому, что оно совершается без всякого стыда, что почти утрачено понятие о греховности этого явления, что оно не возбуждает ни тревоги, ни страха за будущее в той мере, в какой оно этого заслуживает.
Всякое общество, как бы оно низко ни пало, все еще может считать себя не безнадежным, до тех пор, пока здорова телом и душой женщина, так как в ней лежит сила будущих поколений: незримо для всех, незаметно для себя и для ребенка она вливает в него целый строй основных понятий о Боге, жизни и природе, и без преувеличения можно сказать, что мы хороши или дурны постольку, поскольку хороши или дурны наши матери.
Как высоко ценила прежде женщина свое целомудрие – как это было согласно с требованиями христианства, с ее материнским инстинктом, с интересами всего народа и всего общества – материальными и нравственными!
Теперь не то: женщина прежде всего теряет стыд, перестает ценить свое целомудрие и начинает смотреть на отношения к мужчинам с точки зрения кратковременного полового удовольствия. И мужчина отвечает ей тем же – и он начал ее меньше ценить и уважать, и также начал смотреть на нее лишь как на предмет удовольствия.
И мать, и отец, случайно сошедшиеся и столь же случайно расходящиеся, без чувства ответственности за свою связь, естественно, начинают смотреть на детей не как на благословение Божие, не как на источник радости и чувства нравственного удовлетворения, а как на великое бремя, которое следует поскорее с себя сбросить или всеми способами сделать его, в ущерб детям, более легким и безответственным.
Неудивительно, что подрастающее поколение постепенно дичает и становится все более и более лишенным нравственных принципов, живой любви к какому бы то ни было идеалу – и недалеко от нас край той бездны, в которую упала современная Франция – столь блестящая, столь образованная, столь даровитая нация и вместе с тем не находящая в своей среде даже просто честных людей».
В конце выступления докладчик выражает надежду на преодоление вызовов той эпохи:
«Можно бы перечислить все недостатки и пороки нашего народа и показать, что корень их лежит в одном – в потере народом чуткости к религиозно-нравственному идеалу и в упадке его духа. Какая же великая задача лежит на духовенстве именно в настоящее время, когда от подъема этого духа, от возбуждения в народе прежнего простого, чистого и радостного воззрения на жизнь зависит будущее России!
И невольно напрашивается вопрос, выполнит ли наше духовенство эту задачу, сослужит ли оно вновь своей родине ту службу, которую оно столь смиренно и столь достойно несло в течение 10 веков?
Мне кажется, что в клире нашем еще жив тот дух, который оживляет и его, и весь народ русский, что временное затмение умов, о котором говорено выше и которое так ослабило историческое значение духовенства, пройдет, так как во всем мире чувствуется полная неудовлетворенность материалистической философией и все возрастающее убеждение в ее теоретической несостоятельности и практической неспособности ни разрешить вековечные проблемы человеческого духа, ни устроить земное человеческое счастье.
Мне думается, что самое понимание этой истины и последовательное применение ее ко всем вопросам жизни могло бы показать духовенству, что оно не только не потерявшее своего значения – как учит современный рационализм – сословие, но, напротив, именно тот класс общества, который при искреннем и строгом отношении к своему долгу, скорее всего может вывести наш народ из состояния нравственной апатии и придать его жизни то радостное и бодрое возбуждение духа, которое, составляя само по себе счастье, вместе с тем есть залог всякого успеха».
***
…Параллели? Боюсь, провести можно, и не одну. Но не в пользу нашего времени. Общество, как и тогда, изнывает от безысходности и уныния – способно ли духовенство помочь ему сейчас?
Осипов с ужасом говорит о все увеличивающемся количестве незаконнорожденных детей – тогда хоть детей рожали. Сейчас их предпочитают убивать, и некогда христианская Россия в первых рядах по абортам в мире.
Докладчик выражает тревогу увлечением тогдашним русским обществом идеями материализма, предрекает страшные последствия для страны и народа – это он не видел наших материалистических «достижений»: консюмеризм, возведенный в ранг религии, гедонизм, пользующийся религиозным же поклонением.
Это он не слышал еще заповеди нового времени: «Деньги решают все», «Время – деньги», «Сколько ты стоишь?» и т. п. Осипов говорит о разочаровавшихся и разуверившихся в своем сане священнослужителях – в наше время их нет разве?
А разве пользуется всё, включая иерархов, нынешнее наше духовенство непререкаемым и заслуженным авторитетом?
Если в начале «перестройки» так оно и было, то сейчас, несмотря на открываемые сотни храмов, золотые купола, епархиальные автопарки, пышные обеды и прочие свидетельства хорошей обеспеченности, многие, очень многие начали смотреть на Церковь уже исподлобья.
И эти взгляды исподлобья я не могу назвать необоснованными, разделяя вместе с автором доклада его столетние опасения, что так просто все это не закончится. Ведь одной из главных, а то и главнейшей, причин страшной трагедии 1917-го года в России историки и богословы называют неблагополучное духовное состояние нашей Церкви, которое не могло не отразиться на самом народе, и, соответственно, спровоцировало последующие 70 лет потрясений.
Да, надежда Осипова на сохранение в нашем духовенстве и в народе христианского духа оправдалась – доказательством стали тысячи и тысячи новомоучеников и исповедников Российских. Русская Церковь прошла через горнило страданий – наверное, и очистительных страданий. Неужели мы так быстро приблизились к тому времени, когда потребуются новые страшные испытания, призванные избавить нашу земную Церковь от «накипи»?
Я очень надеюсь, вслед за человеком, который читал свой доклад больше века назад, на то, что обойдется без страшных испытаний. Правда, больших поводов для оптимизма я не нахожу.
Не дай Бог, права Инка, эта «миссис Гуд», по-детски тоскующая по справедливости и честности в земной Церкви: если авторитета у духовенства, вовсе не приходского, больше нет или становится все меньше и меньше, то не за горами новые страдания.
Повторю мнение автора доклада, с которым согласен полностью:
«Я утверждаю лишь, что от материального положения духовенства совершенно не зависит его влияние на народ: бедно оно или богато, оно одинаково будет влиятельно или невлиятельно, смотря по тому, каким оно духом будет одушевлено: если ему удастся возвратить себе веру в исключительность и важность своего призвания учить народ самым важным и необходимым истинам, оно будет влиятельным и в бедности; если же оно будет смотреть на себя лишь как на сословие, предназначенное для выполнения церковной обрядности, если оно будет думать, что высшее руководительство жизнью принадлежит уже не ему, что из века веков завещанные истины устарели и что истины веры нуждаются в «согласовании» с материалистической философией, – то как бы духовенство ни было обеспечено, как бы благоприлично ни было его внешнее положение, – оно никогда не возвратит себе былого влияния на народ, и даже потеряет то, которое имеет до сего времени, и, конечно, это будет для русского народа величайшим бедствием».
Петр ДАВЫДОВ
