Савва Ямщиков: вечная память
19 июля в Пскове после операции скончался известный искусствовед и реставратор Савелий Ямщиков. Заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН (отделение «Российская энциклопедия»), художник-реставратор высшей категории, искусствовед, историк, писатель, член президиума Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, лауреат многих наград, организатор множества выставок, Савва Ямщиков известен своим неизмеримым вкладом в сохранение и восстановление отечественной культуры.
За сорок лет работы ему удалось возродить более 400 икон, многие годы он работал у архимандрита Алипия (Воронова) в Псково-Печерском монастыре, о чем впоследствии написал фундаменталый труд.
Просим молитв читателей о упокоении души раба Божиего и публикуем интервью Савелия Ямщикова, данное «Учительской газете» в преддверии своего 70-летнего юбилея.
С утра, до школы, стоял в очереди за мукой
— Савва Васильевич, считается, что люди искусства с детства чувствуют свое будущее призвание. А как у вас было с предчувствиями?
— Тебе на руке напишут 1572-й номер, а пока идет очередь, нужно сбегать на станцию, украсть угля или дровишек, чтобы протопить печку.
Но в школе я почувствовал тягу к книгам, класса с 5-го читал запоем. Вот мы последние три года боремся за то, чтобы 200-летний юбилей Гоголя провести на должном уровне, а я вспоминаю 1952-й, когда мне шел 15-й год. И отмечалось 100-летие со дня смерти Гоголя. Отмечалось очень широко. Под личным наблюдением Сталина. И выпустили знаменитый синий шеститомник. Он со мной и по сей день. Гоголь, считаю, проторил мне дорогу в мир искусства. Конечно, были Бог, учителя, родители. Но Гоголь для меня — это все. И без Диккенса я своего детства тоже не мыслил. Русская литература и история — это то, что меня очень к себе тянуло.
— А как познакомились с Андреем Тарковским?
— В 62-м году я, тогда 24-летний выпускник искусствоведческого отделения МГУ и ученик Всероссийского реставрационного центра, был завсегдатаем кафе «Националь» на Охотном ряду. Туда заходили, чтобы пообщаться в неформальной обстановке, разные творческие люди: Михаил Ромм, Юрий Олеша, разведчик Абель, о котором был снят «Мертвый сезон», и, конечно, молодежь. Там меня однажды и представили худому, нервного вида парню, который оказался Андреем Тарковским, режиссером только-только прогремевшего на Венецианском кинофестивале фильма «Иваново детство». Он сразу предложил мне поработать консультантом на его новой картине об иконописце Андрее Рублеве. На что я возразил, что еще сам учусь. «Мне как раз и нужен молодой человек, желательно единомышленник, — сказал Андрей, — А что касается недостатка опыта, то, когда возникнет такая надобность, вы обратитесь к своим учителям». Потом оказалось, что мы с ним живем в одном районе. Он — на Щипке, а я — по другую сторону железной дороги, на Павелецкой набережной. Его фильм «Зеркало» — это и про мою молодость тоже.
В поисках объектов будущих съемок мы проехали по Карелии, Вологодчине, осмотрели храмы Новгорода, Суздаля, Владимира, Пскова.
— А что вам дала работа на «Андрее Рублеве»?
— Это состоявшаяся на многие годы дружба с близкими по духу людьми Юрием Назаровым, Иваном Лапиковым. Я благодарен Вадиму Юсову за то, что благодаря его камере открыл для себя то, что, казалось бы, давно знал до мельчайших деталей. Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли!
Но когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землей мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник.
Тарковский советовался со мной при выборе актеров. Однажды он веером разложил на столе фотографии. Я отметил одно лицо, абсолютно незнакомое, но такое «рублевское», хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем. «Да, удивительно похож… Солоницын из Свердловска. Не знаю, что он за актер, все-таки провинция», — Андрей колебался. Но я-то совсем иначе относился к провинции. Исходив-изъездив русскую глубинку вдоль и поперек, сколько ярчайших, самобытнейших талантов повстречал! Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъемный груз роли Рублева. Толю утвердили. Иначе пришел в этот фильм юный Коля Бурляев. Он хотел сыграть колокольного литейщика Бориску, но Тарковский видел в этой роли актера средних лет. Чего стоило нам с Юсовым уговорить Андрея. Я даже предложил поспорить на ящик коньяка. Андрей спор принял: «Давай на коньяк; но учти, ты проспоришь». Бурляев с блеском выдержал кинопробы и был утвержден. Благодаря ему новелла «Колокол» стала одной из вершин фильма.
— Повезло вам на встречи с выдающимися людьми…
— Да. Когда я начал заниматься болгарской живописью, то познакомился со своей первой женой, которая сыграла колоссальную роль в моей судьбе. Ее отец до 1944 года был руководителем соцпартии Болгарии. Потом он пошел по дипломатической стезе. И моя будущая жена, приехав сюда, уже знала пять языков, потому что училась в Италии, Америке, Швейцарии. Она мне приоткрыла окошко в мир западного искусства: итальянское Возрождение, импрессионизм…
— Как познакомились со своей второй женой?
— В свои университетские годы, занимаясь на кафедре искусствоведения вместе с моим другом, с которым мы и поныне сотрудничаем — Никитой Голейзовским — я несколько лет прожил в семье его замечательного отца Касьяна Ярославича Голейзовского. Это был талантливейший хореограф, один из просветителей конца XIX — начала XX века. Мы с Никитой восторженно слушали его рассказы о том, как он работал с Врубелем, Серовым. Однажды Касьян Ярославич сказал мне: «Я в Ваганьковском училище видел девочку из Средней Азии, Валю Ганибалову — поверь, она заставит о себе говорить». Я не придал этому замечанию особенного значения, но человек предполагает, а Бог располагает.
Позже я подружился с выдающимся танцовщиком Володей Васильевым. В 1972-м во время Всесоюзного конкурса артистов балета они с Катей Максимовой пошутили: «Савва, тебе бы следовало походить на балетный конкурс, ты же холостяк — может, и жену себе там подыщешь». И однажды я с ними сходил на один из туров. Правда, уже после четвертого выступления собрался уходить. Но они меня удержали: «Сейчас будет Валя Ганибалова танцевать, ее обязательно надо посмотреть». Я не такой уж тонкий ценитель балетного искусства, но сразу понял, что танцует действительно незаурядная балерина. Вскоре в Москву на гастроли приехал Мариинский театр. Я дружил с некоторыми из его артистов. Пришли они ко мне в мастерскую с Валей Ганибаловой. Так жизнь нас свела, мы стали мужем и женой, у нас родилась замечательная дочь Марфа, которая пошла по моим стопам.
— Одна из ваших книг о трофеях Второй мировой называется «Возврату не подлежит!», а так ли безапелляционно стоит вопрос?
— Для меня он безапелляционен. Согласно Гаагской конвенции, которую, кстати сказать, Запад нам часто тычет в нос, мы является страной пострадавшей. Это Германия развязала войну, а не наоборот. И требовать от нас каких-либо компенсаций по крайней мере аморально. Проблемой «трофейного» искусства я серьезно занялся в 1989 году, когда входил в президиум Советского фонда культуры. Как известно, все уникальные ценности, вывезенные после войны нашим государством из Германии в компенсацию за материальные потери в войне, были распределены под грифом «совершенно секретно» по хранилищам и музеям. Доступ к ним имел ограниченный круг лиц. Во Всероссийском реставрационном центре, где я проработал почти 30 лет, хранилась «Венгерская коллекция»: 160 шедевров западноевропейской живописи и 8 скульптур. Однажды ко мне обратилась заведующая отделом масляной живописи Надя Кошкина: «Савва, мы тут все реставрируем картины малоизвестных художников, а к работам Эль Греко, Веласкеса, Гойи, Тициана, Дега, Ренуара уже 40 лет никто не прикасался. Надо что-то делать».
Я позвонил заведовавшему международным отделом ЦК Валентину Михайловичу Фалину, большому знатоку изобразительного искусства. Он меня принял, мы проговорили часов пять и пришли к единому мнению: хранящиеся у нас трофейные вещи надо рассекречивать, реставрировать и выставлять в наших музеях, чтобы быть полноправными хозяевами. А вскоре появилась необходимость в госкомиссии по реституции.
— А зачем было создавать целую госкомиссию?
— Ко мне стали обращаться специалисты по поводу других перемещенных ценностей. А это было уже начало 90-х, когда к власти подступался Ельцин и в обществе замаячил лозунг: «Берите, что хотите». Сразу появились желающие поживиться на халяву. Мой друг, крупный германский дипломат Андреас Ландрут тогда посоветовал: «Савва, надо срочно создавать комиссию по реституции, иначе начнут хапать и ваши, и наши. Деньги-то огромные». После предварительных консультаций было решено, что костяк комиссии составят искусствоведы и реставраторы, а их работу будут поддерживать дипломаты, адвокаты, архивисты.
— И чем занималась комиссия?
— Помню, вели трудные переговоры в Будапеште, когда пришло сообщение, что Ельцин приехал туда с визитом и привез в подарок «Венгерскую коллекцию». Я так и обмер. Позже, к счастью, оказалось, что было подарено только две работы венгерских художников. Венгры нам говорят: «Мы взамен подарили России икону Андрея Рублева». И с гордостью предъявляют ее фотографию. «Мне все ясно, — говорю. — У нас такие «Рублевы» на вернисаже в Измайловском парке по 30 рублей идут». По возвращении в Москву мы на комиссии приняли решение, запрещающее дальнейшую передачу «венгерки», благодаря чему она до сих пор остается в России.
— А с «Бременской коллекцией» у вас были проблемы?
— Они остались до сих пор. Капитан советской армии Виктор Балдин в 1945 году нелегально вывез из Германии 362 рисунка и 2 картины старинных мастеров. И три года держал их в чемодане под кроватью. И только в 1948 году обстоятельства заставили его сдать коллекцию в Музей архитектуры. Когда уже в 90-е наша госкомиссия ездила в Германию на переговоры, работавший с нами профессор Вольфганг Айхведе сказал: «Ваш Балдин с нами торгуется, просит в обмен на коллекцию «сделать» ему зубы, глаза, «Мерседес», но мы хотим все оформить официально». Я тут же звоню тогдашнему министру культуры Губенко: «Коля, от Балдина можно ожидать чего угодно, срочно забирай коллекцию». И по приказу Губенко спецслужбы в ту же ночь все вывезли в Эрмитаж. Говорят, Балдин поносил меня на чем свет стоит.
В феврале 1993 года мы подписали с немцами «Заявление о намерениях», касающееся судьбы «Бременской коллекции». Но ничего из этого не было выполнено. В России грянул кризис. Севший в кресло министра культуры Михаил Швыдкой госкомиссию по реституции распустил, а в марте 2003-го вообще пытался безвозмездно отдать немцам «Бременскую коллекцию», которая стоит под миллиард долларов. Но после обращения Николая Губенко с депутатским запросом в Генпрокуратуру сделку с немцами остановили.
— Что же делать?
— Я уверен, что сейчас с бухты-барахты мы ничего отдавать не должны. Такие решения должны принимать сообща многие специалисты этого дела.
— С каким чувством встречаете свой юбилей?
— Горжусь тем, что на недавней презентации моей последней книги «Бремя русских» вице-президент Академии геополитических проблем генерал-полковник Леонид Григорьевич Ивашев сказал: «С атомными зарядами в стране пока все в порядке. Здесь я спокоен. А вот Ямщиковых у нас маловато». И дальше процитировал стихи: «Ну что ж, такое бремя русских. / Наш век не лучший из веков. / Но светят нам на небе тусклом / Белов, Распутин, Ямщиков». Эти слова для меня выше любого ордена.
Главный урок, вынесенный из жизни: если в 25 лет я был уверен, что знаю все, то сейчас, прежде чем что-то сказать, я десять раз перепроверю и посоветуюсь с людьми, которым доверяю.
* * *
Фрагмент из интервью газете «Известия»:
в: Смерти боитесь?
о: Думаю о ней. Три месяца назад умер мой шофер, Лев Палыч. Замечательный был человек. Как Савелич у Гринева. Забавный: ему доставляло удовольствие отвезти документы Добродееву или кому-то еще из важных. И вот сидел рядом в машине и тихо умер, я и опомниться не успел. Тогда я подумал, что пожелал бы себе такой вот смерти. А потом стал размышлять — не-е-т, без покаяния, без причащения не хочу. Мой папа был неверующий. А в 1941-м на него обрушилось три тонны ледяной воды, он был командир пожарного взвода. И в декабре в таком виде пришел домой. Умер от скоротечной чахотки. Так перед смертью вдруг попросил: крест в воду окуните и этой водой умойте.
в: Савва Васильевич, все же вы уже не на ярмарку, с ярмарки едете… Чему вас жизнь научила?
о: Заниматься надо тем, что дается тебе легче всего. Но делать это изо всех сил. Тогда жить будет интересно и свободным будешь всегда.
