Закон
Что делать врачу, если пациент отказывается от экстренной медпомощи, как договориться с мамой и папой, если у них разные мнения о лечении ребенка, как законно прекратить спасение и не попасть под статью, что меняется в медицине по отношению к личности пациента — о медико-правовых проблемах российской реанимации беседуют Денис Проценко, главный внештатный специалист по анестезиологии-реаниматологии, главный врач ГКБ им. С.С Юдина Департамента здравоохранения г. Москвы и Полина Габай, генеральный директор ООО «Факультет медицинского права», юрисконсульт по медицинскому праву.

Во всем мире работа врачей-анестезиологов-реаниматологов справедливо отнесена к одной из самых сложных врачебных специальностей, требующей не только высочайшего уровня знаний и умений, но и беспрецедентной нервно-психологической устойчивости. Работа в постоянном стрессе, объективно высокий уровень летальности и другие сложности профессии анестезиолога-реаниматолога приводят к жесточайшему профессиональному выгоранию, справиться с которым удается далеко не каждому.

Многие просто уходят из специальности, продолжая работать в более комфортных и спокойных направлениях медицины. И не случайно, ведь помимо вышеуказанных проблем, анестезиологи-реаниматологи лидируют по частоте привлечения к уголовной ответственности среди медицинских работников иных специальностей.

Идентичная картина сложилась и в гражданском судопроизводстве – пациенты и их родственники регулярно предъявляют широкий ряд имущественных требований по поводу медицинской помощи, оказанной в отделениях реанимации. Получается неприкрытый конфликт медицины и пациента, главным инструментом которого выступает правовая наука.

Однобоко медицинский или юридический подход к решению сложных вопросов не может привести к нормальному результату, в связи с этим разбором клубка реанимационно-правовых проблем занялась «междисциплинарная команда» – Денис Николаевич Проценко, главный внештатный специалист по анестезиологии-реаниматологии, главный врач ГКБ им. С.С Юдина и Полина Георгиевна Габай, юрисконсульт по медицинскому праву, генеральный директор юридической компании Факультет медицинского права.

Медики, юристы и пациенты — стороны затяжного конфликта

Полина Габай

Полина Габай: Денис Николаевич, несмотря на то, что медицинское право для меня гораздо больше нежели просто профессия, я абсолютно искренне отдаю себе отчет в том, что данная отрасль права не является самодостаточной и глобально не имеет права на самоопределение.

Медицинская юриспруденция возникла благодаря медицине и для медицины, то есть для обслуживания ее нужд и потребностей — решения определенных задач и минимизации рисков. Как мне кажется, предполагалось дружное решение этих самых задач, однако мой личный опыт свидетельствует об определенном антагонизме медицины и права, который заключается в первую очередь в демонстративной псевдонезависимости одного от другого.

Положа руку на сердце, я понимаю протест со стороны медицины, которая, в отличие от права, занимается реальным оказанием медицинской помощи, в то время как право было призвано помогать, а не диктовать свои условия, обычно серьезно мешающие медицинской практике. В свою очередь и многие юристы работают в полном отрыве от медицины, что приводит к появлению совершенно «нежизнеспособного» продукта, вызывающего естественное и агрессивное отторжение медицинского сообщества.

Поэтому в целях конструктивного и прикладного обсуждения юридических вопросов реанимационных отделений я попросила именно вашей помощи, в том числе и для точного определения проблематики в этой области. Только вы, то есть медицина, можете быть источником настоящих тем и задач перед юридическим сообществом. Пожалуйста расскажите о своем видении происходящего, какие вы видите острые углы в сфере анестезиологии и реаниматологии?

Денис Проценко

Денис Проценко: Полина Георгиевна, искренне рад, что вы высказали свое мнение по имеющемуся в реальности конфликту между медициной и юридической сферой. Я солидарен с вами и тоже считаю, что обе половины должны понять необходимость друг в друге и признать безоговорочно свою взаимодополняемость.

Однако сделаю акцент на том, что конфликт на самом деле затрагивает не две, а три стороны. Третья сторона — это пациенты, интересы которых также должны учитываться. Именно их жизнь, здоровье и иные потребности — прима в сфере оказания медицинской помощи, поэтому и вопросы, которые я адресую вам, будут отражать не только проблемы медицинского сообщества, но и сложности, с которыми сталкиваются наши пациенты и их родственники.

Глобально все проблемы и конфликты можно разделить на три большие части — 1. недовольство исходами лечения; 2. межличностные отношения и нарушение медицинской этики и деонтологии; 3. реальные юридические сложности принятия врачами тех или иных решений.

Наши пациенты стандартно поступают в реанимационные отделения в крайне тяжелом критическом состоянии, например, в состоянии клинической смерти или крайне спутанном сознании.

Иногда пациенты достаточно адекватны, это всегда по-разному, но смысл в том, что многие врачи не понимают и точно не знают, как правильно оформлять их согласия на медицинские вмешательства. А иногда и отказы, ведь некоторые пациенты или их родственники просто отказываются от реанимации.

1. Разница между отказом от медицинской помощи и эвтаназией

Полина Габай: Непростая это тема, она очень многогранна, я смогу выделить целый ряд ситуаций на первый взгляд схожих между собой, но очень разных с юридической точки зрения. Я, пожалуй, начну с последнего – с отказов от реанимации. Здесь основная сложность заключается в смешении таких отказов и эвтаназии, которая как известно запрещена в Российской Федерации и преследуется Уголовном кодексом.

Денис Проценко: В том-то и проблема, что отказы пациентов вызывают панику у врача, как можно принять такой отказ, если пациент неминуемо погибнет без необходимой ему медицинской помощи. Естественно врачи боятся обвинения в неоказании медицинской помощи или в упомянутой вами эвтаназии. Как должен действовать врач в такой ситуации, и имеет ли пациент право отказываться от такого рода вмешательств?

Полина Габай: Денис Николаевич, у этого вопроса сложная юридическая и морально-этическая составляющая. С одной стороны, пациент наделен правом на дачу отказа от медицинского вмешательства и правом на свободу и личную неприкосновенность, но, с другой стороны, конституционно запрещено произвольное лишение жизни человека, и основным ограничением права на жизнь является смертная казнь. Отсюда и возник запрет эвтаназии, четко обозначенный в статье 45 Федерального закона об основах охраны здоровья граждан в РФ.

То есть получается, что юридически человек не обладает правом на смерть. Хотя самоубийство не считается уголовным преступлением, оно все-таки запрещено на законодательном уровне, в том числе запрещена и эвтаназия, которая иначе носит название «ассистированный суицид».

Денис Проценко: А какой тогда смысл нам вообще разбирать эти вопросы, если пациент, как вы сами только что сказали не имеет право на отказ от медицинского вмешательства, который приведет к его смерти, так как человек юридически не наделен правом на смерть?

Более того, в России существует точный и ясный запрет эвтаназии, нарушение которого может подвести врача под уголовную статью. Тогда все проще: можно не сильно ориентироваться на мнение пациента по данному вопросу и, если врач видит прямую угрозу жизни, то может действовать по собственному разумению.

Полина Габай: Это не совсем так. Ситуация заключается в том, что не любой отказ пациента от оказания медицинской помощи, в том числе и тот, что неминуемо приближает смерть, следует квалифицировать как эвтаназию. Тоже самое касается и действий медицинских работников.

Существуют законные основания для неоказания медицинской помощи пациенту, в т.ч. в ситуации, когда это неминуемо влечет за собой смерть пациента. Следовательно, я предлагаю разобраться в терминологии и практике дабы не распространять ошибочное представление на весь диапазон возможных ситуаций в случае отказа пациента или его родственников от реанимации.

Итак, если максимально кратко и просто, то надо разделить историю на три части: а) эвтаназия; б) отказ пациента от медицинского вмешательства, следствием которого является смерть пациента и в) законные основания для неоказания пациенту медицинской помощи, которое неминуемо повлечет за собой смерть пациента. В третьем случае я говорю именно про реанимационные мероприятия, которые при определенных законом условиях прекращаются или не проводятся вовсе. Первое естественно незаконно, второе и третье может находится в рамках правового поля.

Денис Проценко: Поясните пожалуйста, как же отказ пациента от медицинского вмешательства, следствием которого является его смерть, можно считать законным? Вы же сами сказали, что человек не наделен правом на смерть. Разве это не будет эвтаназией?

Полина Габай: Безусловно граница между ними очень тонкая, однако можно и следует выделить точные юридические критерии этих понятий, это даст возможность правильно квалифицировать каждую ситуацию. Постараюсь провести водораздел между отказами и эвтаназией. Под эвтаназией согласно статье 45 ФЗ № 323 понимается просьба пациента об ускорении смерти каким-либо средством, действием или бездействием. Целью эвтаназии является приближение момента смерти. Медицинским работником запрещено следовать таким просьбам под угрозой обвинения в убийстве по статье 105 УК РФ.

Кстати вопреки заблуждениям, эвтаназия не преследуется по статье 124 УК РФ «Неоказание помощи больному», так как она подразумевает неосторожную форму вины в то время как эвтаназия характеризуется умышленными действиями. Что касается отказов пациента от медицинского вмешательства, то это право любого пациента, предоставленное ему законом. Конечно, есть некоторые ограничения, однако они не касаются данного случая.

Отказываясь от вмешательства в экстренной или неотложной форме, пациент совершенно законно реализует свое конституционное право на неприкосновенность личности и на достоинство личности.

Целью отказа не является приближение смерти, это может быть любой мотив, например, религиозные соображения, нежелание рисковать, испытывать боль и другое.

Я это к тому, что между отказом и смертью пациента, как это ни странно, нет прямой причинно-следственной связи, она косвенная, целью отказа не является приближение смерти. Конечно истинный мотив может быть и таким, но по форме это разные вещи и, если не было просьбы ускорить смерть какими-либо действиями, бездействием или средствами, в том числе прекращение искусственных мероприятий по поддержанию жизни пациента, то это не должно быть квалифицировано как эвтаназия.

2. Отказ пациента от реанимации законен

Денис Проценко: Таким образом, не имея права на смерть, пациент может отказаться даже от реанимации, при этом просить об эвтаназии он не в праве. Интересно получается. Без обид, но, по-моему, такой казус может быть только в юриспруденции, медицинским умом это понять-таки сложно. Однако меня как врача наиболее волнует практика применения вашей теории.

Действительно существует судебная практика, подтверждающая ваши слова о том, что отказ пациентов от экстренной медицинской помощи является законным и не квалифицируется как эвтаназия, если пациент погиб, что собственно было очевидно всем и заранее. И второй, вытекающий из этого вопрос: не был ли врач обязан оказать пациенту медицинскую помощь, несмотря на его отказ, понимая, что такой отказ приведет к его смерти?

Полина Габай: Ваш вопрос безусловно волнует любого практикующего врача, судебная практика в большинстве случаев действительно является наиболее доказательной. В свое время мы искали данную практику, так как сделанные выводы и впрямь были чересчур смелы.

Нами была найдена определенная судебная практика, которая подтвердила то, что пациент имеет право реализовать свое право на отказ от медицинского вмешательства, необходимого даже для спасения его жизни. Также суды подтвердили и то, что врачи не имеют права оказывать медицинское вмешательство вопреки воле пациента. Имеются конечно случаи, когда это допустимо, например, когда пациент болен заболеваниями, представляющими опасность для окружающих, но эти ситуации не касаются обсуждаемой темы.

Итак, это были совершенно четкие судебные решения, действительно существующие в правовом поле. Также существует и международная практика — практика Европейского суда по правам человека и практика международных судов.

То есть мы смогли сделать такой вывод — суицид хоть и запрещен, но не наказуем. Медицинское вмешательство, которое не проводится против воли, не является эвтаназией, так как со стороны пациента не было просьбы приблизить смерть.

Денис Проценко: Но, согласитесь, что такие отказы могут выйти боком как врачу, так и самой больнице. Сегодня пациент покинул кардиореанимацию, отказавшись от помощи, а завтра его родственники обратятся в органы, потому что ему не оказали должную помощь и он умер.

Больные часто принимают решения, будучи не совсем в адекватном состоянии, находясь в ситуации острого развития заболевания, испытывая боль, страх, панику или куда банальнее – находясь под воздействием наркотических анальгетиков, которые были использованы скорой для купирования болевого синдрома. Это то, что мы имеем в нашей реальности, притом эта проблема идентично касается и согласий пациентов на медицинскую помощь, потому как придя в себя, они иногда начинают жалеть о минутной слабости и данном согласии.

Пациенты и их родственники периодически заявляют о том, что такие согласия недействительны, так как были даны в тот момент, когда пациент был не способен отдавать отчет своим действиям. Конечно это более характерно для сектора платных медицинских услуг, хотя думаю, что деньги здесь играют все-таки не первую роль. Как вы можете это прокомментировать?

3. Способность и неспособность пациента выразить волю

Полина Габай: Вы затронули очень непростую тему способности и неспособности пациента выразить волю. К сожалению, закон хоть и оперирует понятием «способность пациента выразить волю», но отнюдь не предлагает каких-либо точных характеристик этого состояния.

Тем не менее, исходя из анализа всего массива норм и нашей практики, я прихожу к выводу, что неспособность пациента выразить свою волю может быть представлена в двух формах: социальная и физиологическая неспособность выразить волю. Вы говорили про физиологическую, к которой можно отнести целый ряд состояний: неадекватность, бессознательное состояние, спутанное сознание, кому, наркоз, клиническую смерть.

Однако помимо физиологической может иметь место и социальная неспособность пациента выразить волю. В первую очередь это касается пациентов, не достигших определенного законом возраста или недееспособных пациентов, признанных таковыми по решению суда.

С 15-летнего возраста пациенты имеют право самостоятельно соглашаться и отказываться от медицинского вмешательства и с данного момента воля и желание их законных представителей не имеют юридической силы.

Что касается недееспособных, то здесь законодатель, на мой взгляд, поступил достаточно интересно и крайне гуманно, так как такие пациенты не абсолютно лишены права воли и имеют право самостоятельно давать согласия и отказы от медицинского вмешательства, если они способны на это по своему состоянию. Если не способны, то это делает их законный представитель – опекун.

Денис Проценко: Я слабо представляю себе такой ход развития событий. Если пациент признан судом недееспособным и над ним установлена опека, то врач вряд ли сочтет возможным проводить какую-либо оценку состояния такого пациента на предмет его способности самостоятельно принимать медицинские решения. Оценка уже была проведена судом и пациент признан недееспособным. Не думаю, чтобы это положение закона было работающим.

Полина Габай: Согласна с вами, и любой здравомыслящий врач будет скорее опираться на формальную сторону вопроса. Пациент недееспособен и все вопросы решаются с его законным представителем. Однако по факту некоторые пациенты могут быть вполне адекватными, несмотря на свою недееспособность, например, в период стойкой ремиссии.

Но важно в обсуждаемой ситуации то, что мнение такого пациента и его законного представителя могут не совпадать, то есть, например, пациент отказывается от медицинского вмешательства, а опекун согласен или наоборот. Если мы говорим опять-таки о реанимации, то представим себе такую ситуацию – пациент хочет получить помощь, притом пациент вполне адекватный, несмотря на свой статус, а законный представитель хочет забрать его домой.

Врачи в данном случае имеют возможность опереться и на мнение самого больного, однако это надо правильно оформить, я сейчас говорю про оценку его состояния на предмет способности дать такое согласие. Считаю, что наилучшим способом является протокол консилиума врачей, в идеале – с привлечением врача-психиатра или клинического психолога.

Хотя сейчас таких ситуаций стало чуть меньше, так как пациенты, страдающие легкими психическими расстройствами, получили возможность быть ограниченными в дееспособности, а не только лишенными ее полностью. Статус ограниченно дееспособного сохраняет за пациентом право принимать самостоятельно решения относительно медицинских вмешательств.

Фото: tert.am

4. Оценка способности пациента понимать свои действия

Денис Проценко: А как бы вы рекомендовали фиксировать неадекватность пациента или иную явную для врача неспособность руководить своими действиями? Также?

Полина Габай: Да, мы рекомендуем использовать такую же схему с консилиумом и в том случае, когда под вопросом физиологическая способность пациента выражать свою волю. Это касается как раз тех ситуаций, о которых Вы говорили — пациент в стрессе, под наркотическим обезболиванием, с крайне высоким давлением и в тому подобных состояниях, при которых его волеизъявление имеет очевидный порок.

Одним из вопросов консилиума должно являться установление способности понимать свои действия на фоне наличия тех или иных заболеваний или состояний. Желательно, чтобы консилиум был с участием психиатра, невролога или медицинского психолога.

Хочу сделать акцент на том, что это ни коем случае не психиатрическое освидетельствование, вопрос не идет об установлении психических расстройств и нуждаемости пациента в психиатрической помощи. Такой консилиум можно рассматривать как неотъемлемую и необходимую часть установления состояния здоровья пациента, а также определения тактики дальнейшего медицинского обследования и лечения.

Денис Проценко: А не проще ли тогда таким консилиумом признать пациента неспособным выразить волю и оказать ему медицинскую помощь, вопреки его отказу, понимая, что его отказ верный путь к смерти и пациент действительно не совсем в адекватном состоянии?

Полина Габай: Это тоже вариант, однако он возможен только при оказании экстренного медицинского вмешательства для устранения угрозы жизни пациента и, если при этом у такого пациента нет законных представителей. Тогда решение об оказании медицинской помощи также принимается консилиумом, а если собрать консилиум невозможно, то данное решение принимается дежурным врачом. Это следует из статьи 20 ФЗ № 323.

То есть можно одним консилиумом зафиксировать физиологическую неспособность пациента выражать волю и решение консилиума об оказании ему экстренной медицинской помощи без его согласия. В данной ситуации главный, как мне кажется, вопрос заключается в том существует ли угроза жизни пациента или нет, то есть какая форма медицинской помощи оказывается пациенту – экстренная или неотложная.

Про экстренную я только что сказала, а если это неотложная медицинская помощь, при этом пациент социально способен выразить волю, а, следовательно, у него нет законных представителей, то врач не имеет права ничего делать без действительного согласия пациента.

Вопрос в том, можно ли взять согласие с пациента, если он находится, например, под действием наркотических средств. Является ли это состоянием физиологической неспособности выразить волю? На самом деле здесь нет однозначного ответа, потому как оценка этого состояния всегда сугубо индивидуальна, действие наркотических анальгетиков может быть терапевтическим, и суды обычно не видят в этом препятствия для выражения пациентом своей воли, однако решение зиждется всегда на результатах последующей экспертизы.

Я говорю сейчас про назначаемую судами или следствием судебно-психиатрическую или судебную психолого-психиатрическую экспертизу, в задачи которой входит оценка состояния пациента на предмет способности повлиять на свободу волеизъявления, способность правильно воспринимать окружающую действительность и понимать характер и значение своих действий. Поэтому для минимизации рисков можно порекомендовать либо дождаться, когда пациент придет в себя и будет способен выразить волю, либо квалифицировать данную ситуацию как экстренную медицинскую помощь.

Полагаю, что тут все крайне индивидуально, и в реальном измерении врач сориентируется гораздо более правильно. Однако напомню, что пациент все-таки имеет право и на отказ от лечения, но такой отказ надо подстраховать. Во-первых, это должен быть грамотный документированный отказ, а, во-вторых, тот же протокол консилиума врачей, свидетельствующий о способности пациента на определенный момент времени выражать свою волю, а также фиксирующий факт отказа пациента, несмотря на его информирование о возможных последствиях такого отказа. Безусловно все эти последствия должны быть изложены в бланке отказа.

Фото: aif.ru

5. Оформление отказа пациента от медицинского вмешательства

Денис Проценко: К сожалению, обеспечить оформление таких документов крайне тяжело. Допускаю, что консилиум в таких ситуациях собрать еще можно, в конце концов пациенты не каждый день отказываются от экстренных вмешательств, а вот с отказами ситуация сложнее. Ведь пациенты регулярно отказываются от той или иной процедуры, от лечения, от госпитализации и так далее. Просто не каждый такой отказ впрямую угрожает их жизни, хотя негативные последствия безусловно могут быть.

Конечно отказы оформляются, но по большей части они формальны, это типовые бланки, в которых указано, что обо всех последствиях пациент предупрежден, но конечно же без конкретики. Как я понимаю, Вы подразумевали не типовые бланки отказов?

Полина Габай: Совершенно верно. Конечно же типовой бланк согласия или отказа пациента лучше, чем вообще никакой, однако он не панацея, так как его защита крайне сомнительна. Для начала, такие типовые формы не соответствуют критериям полноты информации, которая должна быть обеспечена врачом в рамках оформления согласия или отказа пациента от медицинского вмешательства.

Судебная практика последних лет также подтверждает мои слова, почти невозможно доказать факт предоставления такой информации пациенту, если последний его отрицает – не написано, значит не было.

Прекрасно понимаю, как непросто использовать нестандартные бланки особенно в больнице, где палитра медицинских услуг чрезвычайно широка. А в условиях реанимации, где речь идет в первую очередь о спасении жизни, вообще не до документов. Однако закон есть закон, да и внедрение таких бланков хоть и не самое простое дело, но на самом деле это всего лишь вопрос технической организации процессов.

Я постоянно на своих лекциях обращаю внимание на ИДС, так как отсутствие полноценного согласия, равно как и отказа автоматически переводит все неблагоприятные последствия и осложнения в категорию неправомерного вреда, то есть они «по умолчанию» квалифицируются как противоправные, если пациент не был проинформирован о возможных исходах и не давал соответствующего согласия. ИДС это своего рода «индульгенция» от обвинения в неприятностях, естественно сопутствующих медицинскому вмешательству и мало зависящих от врача.

Денис Проценко: Согласен конечно с вами, но фактически организовать такую систему в большом учреждении здравоохранения непросто. Да и справедливости ради скажу, что долгие годы всем вполне хватало тех документов, которые есть, не без нюансов конечно, но глобально все было вполне допустимо.

Но последнее время обстановка очень накалилась, я уже не говорю про дело Елены Мисюриной, которое просто вынудило врачей задуматься всерьез о юридической безопасности, ведь основной заботой всегда была медицинская безопасность пациента. Может быть это даже и не так плохо, я в том смысле, что это дело стало пусковым моментом для практического здравоохранения, которое в общем целом равнодушно и даже пренебрежительно относилось к юридическим вопросам. Полагаю, что теперь этот перекос будет потихоньку нивелироваться.

Полина Габай: Я так тоже чувствую, с одной стороны, я конечно рада, что медицинское сообщество обратило на нас такое внимание, с другой стороны, я искренне сожалею, что это произошло ввиду таких обстоятельств.

Ведь вы же знаете, что дело Мисюриной далеко не единичное, сейчас все очень-очень неспокойно в этой области. Проблема, на мой взгляд, в том, что нет единого подхода и четкой системы правового регулирования учреждений здравоохранения, отсутствует понимание по многим практическим вопросам, ну, например, по тем же самым вопросам реанимации, которые мы с вами обсуждаем.

Но такие неясности сплошь и рядом в любой области медицины, все конечно работают, но в общем целом впотьмах. В конце концов, правовой нигилизм в стране дал вполне естественное «осложнение», но я верю в благоприятный «исход», для этого сейчас надо просто немного сместить акценты. Я думаю, что для этого требуется сильный единый координационный центр по всем медико-правовым вопросам, хотя бы на уровне субъекта.

6. Прекращение или непроведение реанимационных мероприятий

Денис Проценко: Согласен с вами, требуется конструктивное объединение усилий медицины и юриспруденции. Давайте тогда и продолжим разбор вопросов, которые сегодня на повестке дня. Вы ранее сказали о том, что для непроведения реанимационных действий существуют законные основания. Эта тема тоже достаточно скользкая, так как неоказание помощи больному уголовно наказуемо.  

Полина Габай: Вы правы, и эта тема также очень тонкая, хотя с ней все на самом деле попроще. Реанимационные мероприятия могут не проводиться либо прекращаться в определенных случаях, зафиксированных в законе. Случаи описаны в статье 66 закона № 323, а также они отражены в постановлении Правительства РФ № 950 от 2012 года.

Реанимационные мероприятия прекращаются в случае признания их абсолютно бесперспективными, в законе определены всего три таких основания: неэффективность реанимации в течение 30 минут, отсутствие у новорожденного сердцебиения по истечении 10 минут с начала проведения реанимации и констатация смерти человека на основании смерти головного мозга.

Что касается непроведения реанимации, то закон содержит только два таких основания – это состояние клинической смерти на фоне прогрессирования достоверно установленных неизлечимых заболеваний или неизлечимых последствий острой травмы, несовместимых с жизнью, или при наличии признаков биологической смерти человека.

Таким образом, в трех случаях законодатель допускает прекращение реанимационных мероприятий до наступления момента смерти пациента, которым согласно той же статье 66 ФЗ № 323 является момент смерти его мозга или его биологическая смерть.

То есть по факту существуют основания для неоказания пациенту медицинской помощи, которое неминуемо повлечет за собой смерть пациента, однако это не является эвтаназией, запрещенной законом.

Денис Проценко: Я вынужден сообщить вам, что большая часть медицинского сообщества боится таких ситуаций и считает гораздо более правильным и безопасным провести реанимацию нежели потом иметь проблемы со следствием и доказывать, что это не эвтаназия и не убийство пациента.

Полина Габай: Ситуация заключается в том, что, что норма о непроведении реанимационных мероприятий при указанных обстоятельствах носит императивный характер и не должна зависеть ни от воли врача, ни от воли пациента и его родственников.

Вся проблема в том, что не всегда имеются доказательства наличия такого основания, например, для непроведения реанимационных мероприятий. В первую очередь я говорю о пациентах паллиативного профиля, в отношении которых реанимация не проводится при состоянии клинической смерти. Однако необходимы доказательства наступления клинической смерти именно на фоне прогрессирования достоверно установленных неизлечимых заболеваний, то есть прогрессирующее неизлечимое заболевание должно быть достоверно установлено.

Имеется некоторая неопределенность в вопросе того, как именно должно быть зафиксировано наличие у пациента такого заболевания, однако я склоняюсь к тому, что такой факт устанавливается консилиумом, а не врачебной комиссией, так как последняя на сегодняшний день юридически не наделена правом признавать заболевание пациента неизлечимым.

Желательно, на мой взгляд, указывать в протоколе консилиума также и то, что в случае прогрессирования заболевания, на основании таких-то статей законодательных актов, реанимационные мероприятия не проводятся. С данным протоколом консилиума целесообразно заранее ознакомить и законных представителей пациента или других его родственников, дабы избежать в дальнейшем возможного недопонимания.

Если же у пациента нет документально подтвержденного заключения о наличии неизлечимого заболевания, согласно императивной норме, реанимационные мероприятия должны проводиться. Даже если клиническая картина подтверждает инкурабельность больного.

Фото: discovermagazine.com

Денис Проценко: А как быть с родственниками пациента? Что делать, если родственник неизлечимо больного пациента все равно хочет реанимации?

Полина Габай: К сожалению, закон не дает точного ответа на данный вопрос, но я полагаю, что в отношении такого пациента следует проводить реанимационные мероприятия. Однако с родственников необходимо взять соответствующее заявление. Насколько мне известно, это в основном касается детей, родители которых все равно настаивают на реанимации. Сложный вопрос.

Денис Проценко: А если родственники пациента не настаивают и при наступлении клинической смерти реанимационные мероприятия не проводятся, то нужно ли оформлять какие-то дополнительные документы?

Полина Габай: Обязательных документов в данном случае нет, так как это не случай отказа от медицинского вмешательства, когда требуется письменный отказ.  Однако я бы рекомендовала делать письменное уведомление родственников о норме закона ст. 66 ФЗ № 323. Кроме того, я бы рекомендовала при констатации смерти отмечать, что клиническая смерть наступила в результате прогрессирования достоверно установленного прогрессирующего заболевания и реанимационные мероприятия не проводились на основании ст. 66 ФЗ № 323. То есть, юридическое основание для непроведения реанимации, на мой взгляд, необходимо зафиксировать дополнительно.

Денис Проценко: Таким образом, вы хотите сказать, что непроведение реанимационных мероприятий все-таки не должно квалифицироваться как эвтаназия, убийство?

Полина Габай: При указанных выше обстоятельствах, то есть при наличии законных оснований — нет, не должно квалифицироваться. При этом ключевым моментом является отсутствие прямой причинно-следственной между непроведением реанимации и смертью пациента. Смерть пациента наступает не из-за отсутствия реанимации, а по причине прогрессирования неизлечимого заболевания.

Имеется судебная практика, которая говорит о том, что врач обязан следовать правилам непроведения или прекращения реанимационных мероприятий, так как это является его обязанностью.

Также важно сделать акцент на том факте, что суды в таких ситуациях признают причиной смерти имеющееся у пациента заболевание либо острую травму, а не неправильные действия, а точнее бездействия врача, что автоматически исключает возможную ответственность. Хотя, конечно, наше судопроизводство и судебная медицинская экспертиза непредсказуемы. Итак, мы обсудили все три случая: отказы пациентов от экстренной медицинской помощи, непроведение реанимационных мероприятий и эвтаназию.

Конечно очень важно правильно квалифицировать каждую ситуацию, чтобы избежать принятия неправильного решения и привлечения к ответственности. Причем это в равной степени касается как медицинских работников, так и пациентов или их родственников, если они принимают решение об отказе от медицинской помощи, необходимой пациенту для спасения жизни.

7. Статус и права родственников пациента при принятии решений об оказании медицинской помощи

Денис Проценко: Вот тут мы подходим к самому интересному. Вы рассказали о случаях, когда пациент был в сознании и мог выразить свое согласие или отказ от медицинского вмешательства. А что делать, когда родственники пациента принимают данное решение за пациента или, когда их мнение отличается от мнения самого пациента?

Понятно, что не все родственники имеют на это право, так как важен их статус законного представителя, однако в этой части тоже не все так ясно. Во-первых, возникает практическая проблема проверки их документов: что проверять, то есть какие документы должны быть, а самое главное, когда их проверять. Более того по факту документы могут и быть, а вот в больницу их не взяли, и что делать в таких случаях?

Полина Габай: Такие вопросы находятся за рамками юриспруденции, ну или, по крайней мере, на ее стыке с морально-этическими и общечеловеческими нормами и ценностями.

Как юрист я обязана сказать вам, что если у матери ребенка нет паспорта и свидетельства о рождении ребенка, то у вас нет оснований считать ее законным представителем, имеющим соответствующее право решать жизнь и судьбу ребенка. Однако, если по всем признакам она мать ребенка и ребенок называет женщину мамой, то у меня язык не повернется дать вам совет о том, что ее мнение не следует учитывать.

Однако конечно же надо максимально стараться иметь доказательства проверки статуса и полномочий представителей, может быть даже иногда делать это ретроспективно, то есть уже после вмешательства просить родителя принести свидетельство о рождении для снятия с него копии.

Денис Проценко: Такая юриспруденция с человеческим лицом мне симпатична, зачастую юристы ставят перед нами очень жесткие рамки, которые фактически неисполнимы. Это во многом сводит на нет и само взаимодействие с юрслужбой и фактическое исполнение их рекомендаций.

Однако вы не рассказали о том, как врачу удостовериться, что родственник не просто родственник, а представитель пациента? Какие у него должны быть документы, доверенности?

Полина Габай: Денис Николаевич, вся история в том, что не каждый родственник является представителем пациента и не каждый представитель является законным. Почти каламбур, но юридически все так и есть. А еще права законного представителя и представителя на основании доверенности сильно отличаются.

Проще всего начать с того, что всех пациентов можно разделить на различные социальные группы: малолетние, недееспособные от 14-18 лет, совершеннолетние, ограниченные судом в дееспособности или просто недееспособные и нормальные совершеннолетние дееспособные пациенты.

У каждой группы пациентов, за исключением последней, будут свои различные категории законных представителей – родители, усыновители, опекуны или попечители. У каждого из них свой набор документов, удостоверяющий их полномочия и статус, не думаю, что об этом сейчас следует подробно рассказывать, мы обычно готовим специальные таблички и схемы для медицинских организаций, где это все подробно описано.

Здесь много путаницы, в том числе и потому, что имеются различия при оформлении договоров и информированных согласий или соответственно отказов. Например, пациент с 14 лет сам подписывает договор, а право на дачу согласия на медвмешательство у него появляется в лучшем случае с 15 лет.

Фото: med62.ru

8. Представитель пациента по доверенности

Денис Проценко: Это конечно должно быть упорядочено, но я только не совсем понял про представителей по доверенности. Вы сказали, что их полномочия отличаются. Чем? Просто это очень важно, так как часто пожилые люди дают доверенность своим детям на ведение всех дел, и мы часто общаемся именно с детьми пациентов, так как родители малодоступны в плане адекватности восприятия, например, находятся в сильной деменции и так далее.

Полина Габай: Да, так делают, притом часто это касается не только пожилых, но и детей. Доверенности делают на бабушек, дедушек и других лиц. Тут все непросто, несмотря на, казалось бы, очевидность полномочий представителя по доверенности. Первая проблема заключается в том, что ФЗ № 323 предоставляет только пациенту или его законному представителю право дачи согласия либо отказа от медицинского вмешательства, то есть представители по доверенности выпадают, они же не являются законными.

Однако это еще не все, так как имеются и другие ограничения. Право человека распоряжаться своей жизнью и здоровьем сугубо личное, оно неотчуждаемо и не может быть передано по доверенности.

Это ограничение гражданского законодательства, мы даже специально делали запросы в компетентные ведомства, и они подтвердили наше мнение. Нотариусы и не дают таких доверенностей, иногда конечно бывает, но установка в целом точно такая. А генеральные доверенности на все про все в данном случае не имеют юридической ценности, они дают право распоряжаться имущественными правами, но не жизнью и здоровьем.

Таким образом, ИДС по доверенности оформляться не должны, при этом я допускаю, что суд может спокойно и принять такой ИДС и не будет сильно копаться в этих нюансах, но это сильно зависит от адвоката той стороны. Здесь же могут всплыть и вопросы наследства, поэтому могут начать серьезно разбираться в том, кто там кого лечил, как и зачем.

С детьми тоже бывают скандалы. Не так давно было интересное дело, когда бабушка-мусульманка отвела ребенка сделать ему циркумцизию, ему сделали, а мать была по праву серьезно возмущена. То есть вывод таков, что в таких случаях нужно оформлять опекунство и тогда можно принимать все решения за пациента, однако эта схема очевидно более-менее подходит пожилым людям, страдающих психическими расстройствами, в силу которых их можно признать недееспособными, а вот с детьми — даже и не знаю.

Для амбулаторного лечения мы разработали схему, когда родитель дает согласие на план лечения, а бабушка или кто-то иной водит ребенка на приемы, а вот со стационарной помощью сложнее, считаю, что только законный представитель может дать согласие или соответственно отказ от лечения.

Денис Проценко: Все конечно замечательно, но врач не может знать всех этих тонкостей права и не может держать все эти вещи в голове. Тем более, что у него часто просто нет времени думать и оценивать юридическую сторону дела.

Полина Габай: Как ни крути, но юридическую сторону дела врачу оценивать придется, если он хочет, чтобы все было в рамках закона и хочет избежать возможной ответственности. Другой вопрос – как сделать наиболее удобным и быстрым путь принятия им правильного решения. Считаю, что необходимо обеспечить врачей и тех работников, которые первично оформляют пациентов, удобными и наглядными пособиями или алгоритмами, и количество ошибок в это области будет резко минимизировано. Правда важно, чтобы эти пособия содержали верную информацию.

Денис Проценко: Все верно, это все к вопросу о совершенствовании правового регулирования медицинской деятельности, конечно всем было бы проще, если бы это было централизовано. Каждому учреждению сложно решать в одиночку такие вопросы, да и единообразие решений тоже предпочтительно.

9. Ответственность родителей за отказ от необходимой медицинской помощи ребенку

Денис Проценко: Возвращаясь к родителям детей и отказам, о которых мы говорили чуть ранее, хочу спросить следующее. Хорошо, мы имеем право ориентироваться на отказы родителей от лечения и от реанимации, имеем право принимать их отказы, эвтаназией это не является, даже если ребенок вследствие этого умер. Будем считать, что я даже с вами согласен, но неужели родителям не грозит ответственность? Ведь они же по факту совершают убийство, реализовывая свое право на отказ от медицинского вмешательства.

Полина Габай: Вы абсолютно правы. Родитель может быть привлечен к уголовной ответственности за отказ от медицинской помощи, приведший к смерти пациента. В зависимости от ситуации законный представитель может быть привлечен к уголовной ответственности по ст. 105 УК РФ за убийство, по ст. 109 УК РФ за причинение смерти по неосторожности, по ст. 125 УК РФ за оставление в опасности или по ст. 156 УК РФ за неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего.

Денис Проценко: А медицинская организация, а точнее ее работники не могут быть признаны как пособники в данном преступлении? Ведь они допустили этот отказ, ничего не сделали. Может быть стоило предпринять какие-то шаги, свидетельствующие, скажем так, о том, что они невиновны, не в сговоре с родителями, что это не та самая эвтаназия.

Да и вообще, понимая, что отказ от медицинской помощи со стороны родителей является преступным, не были они должны вопреки воле родителей оказать ребенку медицинскую помощь?

Полина Габай: Вы задали очень интересный вопрос. Однако, закон как ни странно предусмотрел данную ситуацию. Согласно ст 20 ФЗ № 323 медицинская организация имеет право при таких обстоятельствах выступить в защиту интересов недееспособного лица. Однако это ее право, а не обязанность. Такие дела рассматриваются судами в рамках упрощенного судопроизводства в срок до 5 дней и приводятся к немедленному исполнению. Понятно, что на это тоже нужно время, но все же мера.

Обычно суды удовлетворяют такие иски и разрешают проведение медицинских вмешательств, необходимых для спасения жизни недееспособных пациентов без согласия их законных представителей. Однако до вынесения такого решения врач не имеет право оказывать медицинскую помощь без согласия законного представителя ребенка. Тоже самое касается и взрослого недееспособного пациента. Я уже говорила об этом, притом судебная практика, правда мировая, говорит о том, что в случае оказания все-таки такой помощи пациент или его представитель имеют право обратиться с суд за возмещением ущерба.

Поэтому в таком случае надо обязательно оформить соответствующий отказ от медицинского вмешательства с указанием конечно же последствий такого отказа. Дополнительно можно пригрозить родителям вызвать или действительно вызвать полицию или органы опеки и попечительства, иногда это помогает.

10. Реанимация новорожденных с глубокой недоношенностью и экстремально низкой массой тела

Денис Проценко: У нас при больнице есть роддом и реанимация новорожденных. К сожалению, дети не всегда рождаются вовремя, регулярно на свет появляются дети с глубокой недоношенностью и экстремально низкой массой тела.

Конечно налицо прогресс в области интенсивной неонатологии, отделение очень круто оснащено, однако это не исключают того, что такой ребенок, рожденный помимо всего прочего и с тяжелыми нарушениями различных функций организма, выживет после первичной реанимации и будет «прикован к постели» на протяжении всей своей жизни, притом не просто прикован, а обречен на совершенно вегетативный образ жизни.  

В связи с этим, зачастую перед нами и родителями встают сложные этические вопросы и наиболее болезненным из их числа является вопрос о том, в каком случае реанимация может принести больше вреда, чем пользы. Я понимаю, что сформулированная проблема находится за рамками правового поля, я не жду от вас ответа, но все-таки может быть у вас есть какие-либо правовые комментарии или рекомендации на этот счет.

Полина Габай: Я прекрасно понимаю то, что мир человеческих отношений гораздо шире правовых рамок и отдаю себе отчет в том, что точное побуквенное следование нормам законодательства, тем более не всегда и во всем совершенного, не является самоцелью.

Полагаю, что медицинскому миру известны определенные компромиссы и уловки, позволяющие по большому счету конструктивно выйти из трагедии рождения глубоко больного ребенка, обреченного вместе со своими родителями на долгие годы жизни, лишенной каких-либо признаков нормальной жизнедеятельности и счастья материнства или отцовства.

Опустим лишние разъяснения, ограничусь лишь тем, что в данном вопросе главным, пожалуй, является максимально объективный баланс прав, законных интересов и рисков всех сторон. Что касается рисков медицинской организации и врача, то я считаю, что их возможно минимизировать за счет решения и оформления таких решений до рождения ребенка, в момент начала родов или, когда очевидно, что они будут на таком раннем сроке беременности.

Хотя конечно такой письменный отказ родителей — это прямой билет в тюрьму, так как с момента начала родов плод уже имеет все права на охрану жизни и здоровья. Сложная ситуация, не знаю, это действительно за рамками правового поля, любой мой совет имеет изъян, но, если родители действительно приняли такое решение, то врач лишен права оказать помощь новорожденному вопреки воле родителя.

В общем я считаю, что если уже все так далеко зашло, то надо брать письменный отказ с предупреждением об уголовной ответственности. А еще лучше помимо этого вызывать в медицинскую организацию представителей органов опеки, а также полицию. Хотя последние и не правомочны без решения суда принять по делу иное решение, но они смогут зафиксировать сам факт такого отказа, равно как и того, что медицинские работники пояснили, что отказ приведет к смерти ребенка.

В случае смерти ребёнка родители, пытаясь избежать уголовной ответственности, могут заявить, что отказ от медицинского вмешательства был подписан под давлением медицинских работников и т.д. Присутствие свидетелей из компетентных органов позволит нивелировать подобные риски.

Фото: thebestofrussia.ru

11. Конфликт внутри родительской пары при принятии медицинских решений

Денис Проценко: Однако это еще не все ужасы нашего «городка». В подобных ситуациях мы зачастую имеем не только конфликт интересов между ребенком, его родителями и врачами, но и усугубляющий всю эту историю многополярный конфликт внутри родительской пары.

То есть когда, например, мать ребенка желает и стремится сохранить его жизнь, несмотря на возможную тяжелую инвалидизацию, а отец не хочет воспитывать глубоко больного ребенка. Ну или соответственно наоборот. В законе указано, что согласие или отказ дает один из законных представителей, можно ли эту норму воспринимать буквально? По крайне мере в ходе оказания экстренной медицинской помощи, тем более при отказе от нее?

Полина Габай: Да, данную норму ФЗ № 323 можно и нужно воспринимать буквально, это на самом деле нормально — читать закон по прямому смыслу. В качестве дополнения приведу еще и норму Семейного Кодекса РФ, которая гласит, что родители имеют равные родительские права и обязанности.

Это означает, что как отец, так и мать могут дать согласие или отказаться от реанимационных мероприятий.

Родители при наличии разногласий между ними вправе обратиться за разрешением этих разногласий в орган опеки и попечительства или в суд, это не забота врачей. Конечно же данная норма закона здесь неприменима, но в совокупности содержание всех этих норм дает врачу право учитывать мнение любого из родителей.

Но, если, например, один за, а другой против, то в данном случае я считаю, что, исходя из норм о приоритете охраны здоровья детей, врач вправе провести ребенку реанимационные мероприятия, получив согласие от отца, даже если мать будет против.

Денис Проценко: А что делать, если мать ребенка говорит, что гражданин не является отцом ребенка, а соответственно не имеет права голоса?

Полина Габай: Здесь не такая сложная ситуация. Весь вопрос в том действует ли презумпция отцовства или нет? Если ребенок родился в зарегистрированном браке, то родительские права отца презюмируются, то есть отцом ребенка всегда считается муж матери ребенка. Также презумпция отцовства действует и в случае рождения ребенка в течение 300 дней с момента расторжения брака или признания его недействительным.

Таким образом, если есть информация о браке, то слова женщины о том, что мужчина-  не отец ребенка, не имеют юридического значения, так как оспаривание отцовства возможно исключительно в судебном порядке. Если брака нет, то отцовство может быть установлено только путем подачи соответствующего заявления в орган ЗАГС или в суд. Поэтому голос такого «не установленного отца» не может учитываться. В качестве совета – надо стараться выяснять эти вопросы заранее и проверять документы.

12. Пожелания пациента по уходу и лечению в конце жизни

Денис Проценко: Вы сказали о том, что по доверенности нельзя передать право на распоряжение своей жизнью и здоровьем, то есть нельзя передать право другому человеку отказаться вместо тебя от медицинского вмешательства. А можно просто у нотариуса подписать какой-то документ, который будет содержать информацию о том, что при таких-то обстоятельствах прошу не оказывать мне медицинскую помощь — как бы заранее подписать отказ от медицинского вмешательства.

Полина Габай: Считаю, что такой документ на сегодняшний день юридически несостоятелен, так как отказ от медицинского вмешательства согласно ст 20 ФЗ № 323 оформляется пациентом на основании предоставленной медицинским работником информации о возможных последствиях такого отказа.

Более того такой отказ подписывается не только пациентом, но и медицинским работником. То есть в оформлении и подписании данного документа участвуют две стороны, хоть юридически это и нельзя считать сделкой. Однако, то что вы сказали, наверное, является очень правильным, так как многие люди хотят самостоятельно принять решение относительно конца своей жизни.

На западе, насколько мне известно, существует правовой механизм оформления end of life decision. В России пока что нет такой формы медицинского документа, который содержал бы информацию об индивидуальных предпочтениях пациента по уходу и лечению в конце жизни. Однако мы оба знаем, что есть Нюта Федермессер, и, вероятно, в ближайшее время что-то в этой области изменится к лучшему.

Денис Проценко: Да, Нюта очень много сделала в этой сфере. Мы с ней дышим в одну сторону в плане пациентоориентированного подхода в медицине. Будем и дальше работать в этом направлении. Может у вас есть ко мне есть вопросы?

Фото: polit74.ru

13. Больной как личность — организация посещений в реанимации

Полина Габай: У меня к вам много вопросов, и по обсуждаемой теме тоже есть. Вы прекрасно знаете, что недавно поднялся большой шум по поводу публикации касательно голых пациентов в отделениях реанимации. Уже давно и очень бурно обсуждается тема посещения реанимаций.

Несмотря на то, что эти вопросы не имеют прямого отношения к качеству медицинской помощи, они вызывают очень острую и даже болезненную реакцию пациентов, родственников, общественности. Что вы лично думаете по этому поводу? Это раз, а два – какие еще подобные немедицинские проблемы имеются у врачей и пациентов в реанимации?

Денис Проценко: Я лично не считаю такие проблемы немедицинскими, любые проблемы пациентов на территории медицинской организации относятся к категории медицинских, даже если впрямую они не связаны с процессом лечения. Я бы обозначил такого рода проблематику как недооценку больного как личности.

Очевидно, что все делается для оказания больному должной медицинской помощи, поэтому такие тонкие материи, как достоинство личности больного, классически отодвигаются на второй план. Хорошо, если на второй, иногда это просто черный экран.

Я бы к таким морально-этическим скрепам медицины отнес следующие: эмпатия к пациенту, ведь антиподом любви является не ненависть, а равнодушие. Именно из неравнодушия и вытекает все остальное: открытые ОРИТ для посещения родственниками, специальная одежда для больных ОРИТ, выделенные места для курения, хотя я знаю, что это запрещено. Но это дикий стресс для пациентов, которые курят всю жизнь — для них попадание в больницу идентично тюремному заключению, что вряд ли способствует быстрому выздоровлению.

Полина Габай: Я знаю, что в больница имени С.С. Юдина участвует в проекте “Открытая реанимация”, но таких больниц не так много. У вас есть какие-либо проблемы с посещениями или глобально все всем довольны?

Денис Проценко: Да, в нашей больнице реанимация действительно открыта для посещения родственниками. Конечно это пока не по формуле 24/7, но выделены два окна, которых в принципе хватает для снятия напряжения. Но проблемы все равно есть. Во-первых, не совсем ясно каких родственников мы имеем право пускать в ОРИТ, а каких нет.

Полина Габай: На эту тему есть только письмо Минздрава от 2016 года, которое оперирует понятием прямые родственники и близкие родственники. Дословно указано следующее: посетители, не являющиеся прямыми родственниками пациента, допускаются в ОРИТ только в сопровождении близкого родственника (отца, матери, жены, мужа, взрослых детей). Письмо конечно вызывает недоумение.

Во-первых, муж и жена не являются родственниками, они члены семьи. Во-вторых, круг близких родственников согласно Семейному Кодексу шире, нежели это указано в письме, а круг прямых родственников уже круга близких.

В-третьих, я считаю такие ограничения недопустимыми и ничем неоправданными. Такие положения обязывают медицинскую организацию принимать какие-то меры по определению статуса таких родственников. Это подраздумает запрос документов, доказывающих родство — честно говоря, в контексте простого посещения больного мне это представляется полным абсурдом. Ни один нормативный акт не запрещает посещение ОРИТ родственниками или иными близкими людьми, в то время как письмо Минздрав не является нормативным правовым актом, оно носит не более чем рекомендательный характер.

Денис Проценко: В письме также указано и то, что больница должна принимать соответствующие меры по обеспечению защиты прав всех пациентов, находящихся в ОРИТ, в частности их персональной информации. То есть, как я понимаю, посещения родственников нарушают врачебную тайну других пациентов ОРИТ. Этот момент в совокупности с их периодическим недовольством от самого факта посещения их соседей, приводит к попыткам работников больницы ввести некоторые ограничения на посещения. Мы конечно стараемся решить эту проблему ширмированием, но все-таки как быть в данном случае?

Фото: vladtime.ru

Полина Габай: Я бы не стала так однозначно говорить о том, что такие посещения нарушают врачебную тайну других пациентов ОРИТ. Врачебную тайну в соответствии с действующим законодательством РФ составляют сведения о факте обращения гражданина за оказанием медицинской помощи, состоянии его здоровья и диагнозе, а также иные сведения, полученные при его медицинском обследовании и лечению.

То есть, если смотреть на данную норму буквально, то нахождение пациента на лечении в медицинской организации не есть его обращение за медицинской помощью. В диспозиции нормы речь идет именно об обращении, а не о нахождении. Безусловно найдутся и сторонники расширительной версии толкования термина “врачебная тайна”, однако в любом случае здесь точно не все так однозначно. Ну, а ширмирование в любом случае является очень хорошим выходом.

Денис Проценко: Мы и стараемся выходить из положения при помощи ширм, не ограничивая посещения. На самом деле пациенты часто против посещения соседей еще и потому, что в реанимации они голые и им неуютно при чужих. Наши пациенты в ОРИТ одеты в специальные рубахи, которые мы заказываем в городе Иваново, это тоже очень сильно снизило негатив.

Полина Габай: Денис Николаевич, а почему тогда такой подход не во всех больницах, он же вроде как очевидно гуманный?

Денис Проценко: Проблема в том, что профессиональное сообщество разделилось на два лагеря и далеко не все поддерживают эти инициативы, видя в них вред и инакомыслие. Старые догмы очень сложно извести, они порой прочнее разума и здравых эмоций. Но я верю в то, что рано или поздно «оковы тяжкие падут».

Проблема только в том, что за этим должна прийти свобода, с которой у нас в головах не все в порядке. Но процесс уже запущен, теперь нужно время и конечно активная работа. Ведь любой хайп может очень быстро сойти на нет, если его не поддерживать.

Наше профессиональное сообщество анестезиологов и реаниматологов столицы регулярно выносит эти вопросы на повестку дня, конечно мы не всегда находим консенсус, но, тем не менее, уважение к личности больного уже обозначено нами среди референсных точек при оценке медицинской помощи.

 

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Материалы по теме
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.