— Люди скупают крупы и туалетную бумагу, это уже стало мемом. Как вам кажется, это паника или разумная предусмотрительность?
— Мне не очень нравится, когда обвиняют людей, находящихся в тяжелой ситуации в том, что они как-то неправильно себя ведут. Ничего иррационального в закупках нет. Люди, во-первых, предполагают ситуацию, когда им надо будет сидеть дома, в том числе, с детьми. Во-вторых, они предполагают ситуацию, в которой растут цены. Это более чем обосновано, потому что кроме вируса и карантина, у нас еще и очень резкое и очень глубокое падение национальной валюты.
Мы все знаем, что курс доллара отражается — хоть не так напрямую, как это было в 1998 или в 2008 году, но, тем не менее — на цене каждого товара. Поэтому все, что можно купить за рубли, будет неизбежно дорожать, кроме сезонных овощей, которые, возможно, летом и ранней осенью будут по крайней мере не дороже, чем они были год назад — хотя и это тоже не гарантированно.
Кроме того, надо себе представлять, что если вы переходите в эту самую самоизоляцию, если ваши дети перестают ходить в школы и вузы, это значит, что вся еда, которую они потребляют, будет съедена у вас дома, и, следовательно, должна быть приготовлена вами. На это нужны продукты. Соответственно, их надо купить. Поэтому люди ведут себя, повторюсь, совершенно разумно. Лекарство от панических скупок — это не публичные попреки граждан, а регулярные завозы.
Сейчас правительство Москвы разрешило загрузку магазинов в течение суток, а не только ночью, как раньше, то есть грузовики могут ездить теперь не только после 23-х часов. Это разумная мера. Она делает трафик сложнее, он и так стал сложнее, потому что люди меньше пользуются общественным транспортом но, тем не менее, она разумна, потому что если люди видят, что опустошенные полки с гречкой немедленно заполняются другой гречкой, то им спокойнее.
— Возникает соблазн сказать: ну вот, сразу видно людей, у которых живет в памяти советская власть и дефицит. Но с другой стороны, все люди во всех странах ведут себя одинаково. Неужели и во всем остальном наши культурные и бытовые различия столь же незначительны?
— Поскольку, как я сказала, скупка продуктов длительного хранения — это рациональная стратегия в сложившейся ситуации, то ее придерживаются все, поэтому говорить о том, что это генетическая память о ленинградской блокаде у всех взыграла, неправильно. Память о каком голоде, о какой блокаде мотивировала жителей Италии, Австрии, Чехии, Великобритании и жителей городов США к скупке ровно того же самого? Это рациональное поведение, поэтому люди так себя ведут. Мы вообще малоуникальны, род человеческий имеет больше сходства, чем различий.
Что касается наших с вами культурных наборов, то есть нашей комбинации ценностей, то она более-менее соответствует центрально- и восточноевропейскому образцу. У нас чуть ярче выражена ориентация на так называемые ценности выживания и безопасности, чем на ценности развития, самовыражения и прогресса.
Так что нет, никакой особенной уникальности, никакой специфически советской памяти тут нет. Уж если говорить о постсоветском в нашем наборе ценностей, то это будет ориентация на индивидуальный успех и потребление, а также низкий уровень доверия, как институциональный (по отношению к общественным и государственным институтам), так и межличностный. Это наследство, которое оставляет тоталитаризм своим бывшим воспитанникам.
Когда в 2014 году падал рубль, люди покупали не продовольствие, а бытовую технику, потому что предполагали, что в следующий раз она будет дороже, и это как раз гораздо менее рациональная стратегия, потому что мало кому нужны оказались четыре кофеварки. Потом, как показал опыт, продать их за те же деньги, что они были куплены, оказалось затруднительно. Президент нас предупредил не покупать еду, которую придется выбрасывать, но макароны и консервы не придется выбрасывать, они отлично будут стоять, и гречку вы съедите, ничего с ней не случится.
Цена человеческой жизни выросла
— Многие говорят, что закрытые границы — это конец глобального мира. Не кажется ли вам, что никогда мир не был таким глобальным и единым, как сейчас?
— Большие процессы крайне многосторонни. Глобализация — это одновременно и быстрый обмен любой заразой благодаря возросшему объему перемещений как людей, так и товаров. Это же делает необходимым закрытие границ.
Такая глобальная тенденция, как повышение цены человеческой жизни — причина тех беспрецедентно жестких мер, которые мы сейчас наблюдаем. Правительства стран мира больше не могут позволить себе пустить процесс на самотек, для своего политического выживания они должны продемонстрировать, что делают все, чтобы люди не умирали.
Довольно легко можно себе представить, как ситуация с похожим заболеванием рассматривается как просто сезонный всплеск — ну, да, все умирают, кто-то умрет от пневмонии, и дальше ничего не делается. Но при новых этических нормах такая логика перестает быть возможной.
Прошлые волны болезней проходили в ситуации меньшей концентрации на ценности человеческой жизни. Поэтому те неудобства, которые мы терпим, и те жесткие ограничения, которые кажутся признаком какой-то повышенной государственной свирепости, на самом деле очень выразительное проявление того, как выглядит на практике этот самый культ безопасности.
Жизнь стала настолько дорога, что для ее спасения теперь являются оправданными (прежде всего, политически), любые меры. Люди XXI века охотно идут на ограничения свободы ради спасения человеческих жизней и ради устранения даже потенциальных угроз. Если люди XX века смирялись с ограничением свободы (хотя тогда на большей части территории земли свободы особенно не было, поэтому легче было ее ограничивать), оправданием чему были какие-то большие цели: победа над врагом, строительство грандиозного объекта, грядущий золотой век, то люди XXI века готовы терпеть и ограничиваться не ради того, чтобы сейчас пострадать, а потом увидеть светлое будущее в любом варианте, социалистическом или капиталистическом, а ради того, чтобы никто не пострадал.
— Страны готовы объединиться ради спасения людей? Вот в Европе границы закрыли, и многие говорят о крахе идеи ЕС, упрекают ближайшие к Италии страны, что они не забирают к себе больных на лечение, или медикаменты не привозят. Получается, всех разъединила эта беда, хотя должна была объединить. Или не должна была?
— Есть противоположная точка зрения, которая говорит о том, что сейчас выстраивается некая новая, метафорически выражаясь, антигитлеровская коалиция, с вирусом в роли Гитлера, где Китай и Европа являются союзниками. Обе эти точки зрения имеют право на существование: все происходит в режиме «совершающегося настоящего». Процесс может повернуться в любые стороны. Все наши выводы предварительны.
То, что сейчас происходит, называется «разделенный опыт», то есть опыт, который разделяется многими людьми одновременно. Есть нечто, что мы все, миллионы, пережили вместе. Этот опыт действительно меняет социальную ткань и социальные практики, какие-то обычаи уходят, взамен появляются новые.
Например, 11 сентября было таким предыдущим разделенным опытом. После того дня изменилось все человечество, изменились государства, появились новые спецслужбы с новыми полномочиями. В Америке образовалась новая могущественная специальная служба NSA, Агентство национальной безопасности, и начали разрабатываться и внедряться новые практики надзора. То, что мы сейчас видим — камеры в публичных местах, опознавание лиц и прослушивание разговоров как законодательная практика, началось тогда. И повседневные практики — то, как мы летаем, как мы ездим, как нас осматривают — и мы считаем это нормальным — на вокзалах, в аэропортах, что мы не можем пронести бутылку воды в самолет — все это началось тогда.
Точно так же после этой эпидемии мы, возможно, увидим какие-нибудь обязательные рамки или автоматы по проверке температуры. Например, человеку с температурой нельзя будет прийти на рабочее место, нельзя будет зайти в магазин, или его не посадят на самолет, в поезд или в автобус, и нам покажется странным, что долгие годы человек сам решал, выходить ли ему из дома, если он болен, или не выходить.
Могут появиться новые полномочия у ВОЗ или может возникнуть новая международная структура медицинского надзора и контроля. Термин «медикализация», использующийся сейчас для описания проникновения медицинских терминов и практик в те области, которые раньше не считались сферой медицины и не классифицировались по шкале болезнь/норма (например, роды, умирание или эмоциональные состояния людей), могут начать применять к политическим процессам и управленческим практикам. Международное сообщество может счесть, что борьба с болезнями требует такого же уровня координации для принятия решений и для их имплементации, как до этого требовала борьба с терроризмом.
Это может измениться навсегда: как показывает практика, такого рода меры обратно уже не откатываются. Отсутствие каких-то крупных терактов с использованием самолетов в последние годы совершенно не привело к тому, что нам с вами разрешили проносить в самолет воду или банку варенья. Вот что такое влияние разделенного опыта.
Нельзя сказать, что нынешняя ситуация чем-то хороша, но в чем ее особенность, чем она отличается от войны или противодействия теракту? Тут нет осязаемого врага, люди не подозревают друг друга, все должны находиться на одной стороне.
При том, что бродят какие-то конспирологические теории, что этот вирус искусственный, что его китайцы разработали в лаборатории, а китайцы говорят, что его американские военные занесли, это не находит широкого распространения, потому что не влияет на поведение людей. Все понимают, что зараза не разбирает ни богатого, ни бедного, ни иностранца, ни местного.
У человечества появляется общий враг, который не является другим человеком: то есть нет виноватых, некого репрессировать, можно только помогать друг другу.
Жесткий карантин вызывает недовольство, недостаточный — опасения
— Есть авторитарные и демократические системы. Где государство лучше справляется со своей мобилизационной задачей перед лицом эпидемии — в Китае или в Италии?
— Все политологи сейчас наблюдают с большим интересом за этим экспериментом, разворачивающимся на наших глазах. На самом деле более-менее объективную картину итогов произошедшего мы увидим в следующем году, когда у нас появится статистика за 2020 год: сколько умерло, каковы экономические результаты и убытки. Сейчас мы видим только немедленные административно-политические меры, очень похожие во всех странах.
И Китай, и Италия ведут себя похожим образом: с временной задержкой, но все объявляют более-менее те же карантинные меры. Франция объявила указом президента у себя фактически режим чрезвычайного положения, когда человек не может выйти из дома без письменного объяснения — это довольно суровая форма комендантского часа. Мы видим, что демократии в минуту роковую отлично берут на себя те же ограничительные функции, что и жесткие авторитарные режимы.
Но мы увидим по итогам года другое: кто просел экономически и кто потом восстановился. Да, и нам, и европейским странам придется увидеть жутковатую картину пустых первых этажей в домах на наших улицах, в которых закроются кафе, маникюрные салоны, всякие другие лавочки и магазины. Мы увидим пустые помещения в торговых центрах, когда мы туда вернемся, но надо понимать, что восстановительный рост — это бурный рост.
Когда уходит непосредственная причина и угроза, то экономика начинает очень радостно восстанавливаться, если она до этого была базово здорова, и если государство этому не мешает. В этом, мне кажется, в большей степени проявится отличие демократии от не демократии — кто начнет расти, когда прекратится эпидемия, а кто будет страдать потом долгие годы от рецессии, от остановки экономического роста или от начавшегося экономического спада.
— Россия, получается — это про второе, про то, что долго страдать?
— Я не могу делать экономических прогнозов, но могу сказать, на какие параметры имеет смысл смотреть. У нас безо всякого вируса была беда с ценами на наши энергоносители, по-прежнему наш основной экспортный товар, и с курсом нашей валюты. Я, со своей стороны, знаю, как все это знают, что удешевление рубля выгодно бюджету, в том смысле, что оно удешевляет социальные обязательства государства: рубли, которые оно должно выплачивать, становится выплачивать легче.
Но и бюджетные доходы снижаются. Как нам уже сообщил наш министр финансов, бюджет этого года будет дефицитным. Это значит, что в него будут вноситься изменения, которые сделают его соответствующим новой экономической картине. Меня как политолога интересует единственный экономический параметр — это не ВВП, а реальные располагаемые доходы домохозяйств. Наши с вами реальные располагаемые доходы снижаются с 2014 года: тут нет никаких изменений, мы будем смотреть только на глубину этого проседания.
— Наши граждане говорят, что государство у нас слишком авторитарное, особенно когда речь идет о поправках в Конституцию. Но когда государство предоставляет свободу действий, например, свободное школьное посещение, те же самые граждане недовольны. Они правы?
— Люди находятся в ситуации стресса с очень неясной и, скорее всего, невеселой перспективой, поэтому они недовольны. Они и должны быть недовольны. Я не думаю, что для государственной власти существует какая-то правильная стратегия, которая позволит сделать всех довольными. Жесткий карантин вызывает недовольство, недостаточно жесткий карантин вызывает опасения.
Поэтому надо понимать, что в такой ситуации обобщенная «власть» выглядит неким спасителем, поэтому может возникнуть эффект, например, повышения доверия к государственным институтам и лидерам, но одновременно она является и фокусом недовольства. Потому что ситуация вообще плохая, поэтому кто-то должен быть в этом виноват, кто-то должен аккумулировать эти отрицательные эмоции. Государство может сделать ряд шагов, которые будут восприняты с большим доверием, чем другие: американский президент собирается всем раздать денег, правительства европейских стран объявляют налоговые каникулы и каникулы по арендным платежам.
Насколько я понимаю, у нас тоже такого рода меры обсуждаются. Эта война с понятным злом — некоторый шанс для органов власти что-то сделать полезное для людей, потому что здесь видно, где враг, а где пострадавшие, поэтому можно перестать до такой степени гнаться за отчетностью и самолюбованием и совещаниями с самим собой, а можно сделать что-нибудь людям нужное.
Теперь грузовики могут подъезжать к магазинам круглосуточно — тоже мера. Плату за парковку в городе можно отменить, потому что людям нечем платить, и они не могут пользоваться общественным транспортом из-за соображений безопасности. Объявить до 15 апреля парковку в Москве бесплатной вполне реально. Достаточно правительство Москвы и родственные ему коммерческие структуры заработали за эти годы на гражданах. Долг обществу надо в такие периоды возвращать.
Я бы считала крайне необходимой более широкую, чем первоначально задумывалось, амнистию к 9 мая. Обратила бы внимание на опыт Ирана, который отпустил, если я не ошибаюсь, всех заключенных, кому меньше пяти лет сидеть. Нам нужно избежать эпидемии в местах лишения свободы, которая будет неизбежно вынесена наружу через сотрудников ФСИН, поэтому лучше выпустить этих людей раньше, пока этого еще не произошло. Людей, которые сидят в СИЗО по обвинениям в преступлениях, не связанных с насилием над личностью, надо, естественно, распускать под домашний арест. У нас вся страна сидит под домашним арестом, пусть они тоже сидят.
Голосование сейчас слишком опасно
— Сейчас грядут сложные времена для малого бизнеса. Можно ли ждать, что у нас государство будет помогать так же, как в США, в Европе?
— Список мер поддержки, который можно увидеть на сайте правительства, включает, в том числе, и нечто в этом роде. Многое выглядят разумно. Со своей стороны, скажу, что хотелось бы меньше проверок, их приостановки, вообще моратория на них на некоторое время. Великая регулирующая деятельность государства, контролирующая и карающая, которая является такой страшной нагрузкой, таким страшным налогом на экономику, могла бы на это время быть ослаблена. Это помогло бы людям чуть легче дышать.
— Перенесут ли голосование по поправкам в Конституцию, как вы думаете?
— Очень бы хотелось на это рассчитывать. Конечно, подписание указа во вторник 17 марта с указанием даты голосования 22 апреля выглядело довольно поразительно. Потом нам долго объясняли, что нельзя выпустить указ с открытой датой, что нужно какую-то дату обозначить, а там вроде как посмотрим по обстановке. Но это совершенно не объясняет, почему нельзя было указать другую дату. Летом, осенью — когда угодно.
Невозможно себе представить более опасного мероприятия в этой эпидемиологической обстановке, чем голосование, в процессе которого люди будут массово проходить через одно помещение, в этом помещении будут сидеть члены комиссий, и каждый пришедший будет наклоняться над ними, для того чтобы расписаться в книге за бюллетень. Дальше каждый будет заходить в кабинку и одной и той же ручкой ставить галочку в бюллетене. Если нужно было бы придумывать специально операцию по массовому заражению граждан, то ничего лучше придумать нельзя.
Конечно, сейчас даже страшно представить, что через месяц всего лишь, 22 апреля, люди пойдут на какие-то участки. Большей частью избирательные участки у нас — это школы. Школы закрыты, потому что там опасно находиться. А приходить всей толпой туда и голосовать — это не опасно? Опять же, очень хочется рассчитывать на некий базовый здравый смысл, который государство, еще раз повторюсь, в некоторых местах проявляет.
Что произойдет, если это голосование пройдет летом или в единый день голосования в сентябре? Что за эти месяцы случится? Может, предполагается снижение стоимости нефти до нуля, и что тогда произойдет? Нас оккупирует Саудовская Аравия? Бюджет взорвется и не на что будет печатать бюллетени? Не очень понятен смысл этого высокого темпа.
— Кстати, про нефть, она упала ниже 27 долларов, это самый низкий показатель с 2003 года. Какие политические последствия это будет иметь для нашей страны, приведет ли это к обнищанию, к недовольству граждан?
— Существует секта свидетелей низкой цены на нефть: ее последователи считают, что низкая цена на нефть каким-то образом связана с демократизацией, то есть когда у режима не будет денег, тут-то он и демократизируется. Это не соответствует реалиям политической истории.
Существует противоположная секта, которая говорит, что когда у режима будет много денег, он станет добрым и не таким репрессивным, и, возможно, проведет какие-то либеральные реформы. Но на самом деле не происходит ни того, ни другого. Нет непосредственной, прямой корреляции между ценой на нефть и типом политического режима.
Есть другие корреляции. В чем они заключаются? Петрократии, то есть страны, в которых бюджет преимущественно формируется из доходов от продажи углеводородного сырья, действительно реже бывают демократиями. Исключения есть — это Норвегия, и, собственно, США — ныне крупнейший нефтепроизводитель. Тем не менее, значительное количество стран, где бюджет сконцентрирован вокруг углеводородных доходов, демократиями не являются. Это первая корреляция.
Вторая корреляция заключается в следующем — это так называемый закон Хендрикса, соответствие между ценой на нефть и внешней агрессивностью государства. Не их внутренним поведением — насколько они либеральные или рестриктивные, а тем, насколько они склонны ввязываться во внешние конфликты. Тут считается, что рубеж проходит по цене 77 долларов за баррель. Выше 77 петрократии демонстрируют больше агрессии, чем их не сырьевые соседи с иной структурой бюджета. В коридоре от 34 до 77 долларов что сырьевая держава, что не сырьевая ведет себя одинаково с точки зрения склонности и вероятности внешнеполитического конфликта. Ниже 34 петрогосударства менее агрессивны, то есть менее склонны устраивать какие-то столкновения за своими пределами.
Все эти графики, которые рисуют зависимость, например, политического развития СССР и России и цен на нефть, очень лукавые. Если вы к ним приглядитесь, вы увидите либеральный медведевский период при очень высокой цене на нефть, хотя свидетели дешевого барреля считают, что пока нефть не подешевеет, демократии не будет.
Демократия не происходит от бедности. Снижение доходов государственного бюджета не приводит к демократизации. Демократия не происходит от богатства. Повышение доходов само по себе не приводит к демократизации. К демократизации приводит сложный набор факторов, и основной ингредиент этого набора — уровень развития общества и его потребности, то есть общественный запрос. Цена на нефть, как и вообще любые внешние факторы тут являются в достаточной степени вторичными. Поэтому еще раз повторю, от дешевого барреля у нас не заведется демократия.
Что произойдет? Бюджету будет труднее выполнять свои обязательства — труднее из-за снижения доходов, но легче из-за рублевой инфляции. Какой тут будет финальный баланс, сказать трудно, по крайней мере, сейчас. У нас есть свой уровень устойчивости, у нас есть свои бюджетные резервы, сколько-то мы можем продержаться, а сколько-то не сможем.
— Вся Европа закрыта, и есть опасения, что эта «сильная рука», которая закрутила гайки, забудет их потом ослабить. Стоит ли действительно этого опасаться?
— Нет, это слишком тяжело для экономик, причем для всех экономик — для сырьевых, для несырьевых, для примитивных и диверсифицированных. Меры, которые мы видим, такие радикальные именно потому, что временные. Никакая страна не может перейти к состоянию автаркии, то есть самообеспечения. Поэтому вся глобальная экономика — а она глобальна, как никогда — будет стремиться к тому, чтобы эти разорванные связи восстановить. Так что восстановлены они будут, но вопрос, кто до этого доживет. Тут имеется в виду не столько в медицинском смысле, сколько в смысле экономическом.
Конечно, многие производства, многие сервисы, многие авиакомпании не откроются, закрывшись, то есть не смогут пережить этот период, даже если он будет достаточно кратким — несколько недель или три месяца, все равно это большой срок для экономических субъектов. Но, выражаясь цинично, на их место придут другие. Практики изменятся, а вот сказать, что теперь самолеты никогда больше не взлетят — это вряд ли.
Как пандемия изменит мир
— Каковы последствия для среднего класса? Им нужно каким-то образом работать удаленно, удерживать дома детей, и стариков, которые не понимают опасности. Они ждут падения доходов, а ведь нужно еще все прокормить. Можно сказать, что мы наблюдаем сейчас общую невротизацию людей среднего возраста?
— Поколение 40-50-летних, так называемое sandwiched generation — с двух сторон зажатое поколение, у которых есть дети, нуждающиеся в их заботе, у которых есть родители, нуждающиеся в их помощи — подвергается максимальным нагрузкам. Так было и до вируса. Сейчас люди очень быстро поняли, что работа из дома — это не подарок, не снижение нагрузки, а ее рост, потому что на них возлагается масса новых обязанностей по поддержанию своего рабочего места, по изучению новых форм работы. Это совершенно новые навыки, которым никто людей не учил. Кроме этого, надо готовить еду и работать школой и детским садом, и все это одновременно, все это в закрытом помещении.
Очень хотелось бы людям пожелать, чтобы они не срывались на детей, но и это будет трудно. Все ожидают какого-то всплеска рождаемости по итогам этого домашнего заключения. На самом деле можно ожидать всплеска разводов и избыточного веса, потому что люди будут с перепугу, не имея особенных никаких иных опций, много есть. Да, в чрезвычайных ситуациях нет ничего особенно хорошего.
— И все-таки, что происходит? Мы сейчас наблюдаем апокалипсис, или все не так плохо?
— Нет, мы не наблюдаем апокалипсис, мы наблюдаем, как работает глобальная система обеспечения безопасности в условиях видимой угрозы, той угрозы, которую сама эта система посчитала за таковую. Еще раз повторю, как ни парадоксально это прозвучит, все происходящее — следствие повышения цены жизни, именно из-за этого человечество готово идти на такие беспрецедентные ограничительные меры — ради того, чтобы предотвратить потери жизней. Жизнь стала дорога.
Вообще по итогам больших катастроф, куда более тяжелых для человечества, чем нынешняя, глобальная система отношений всегда перестраивалась. После Первой мировой войны появилась Лига наций, после Второй мировой войны — Организация объединенных наций. Человечество объединялось после этого разделенного опыта и вырабатывало для себя новые инструменты, новые механизмы взаимодействия. Вполне вероятно, что нечто подобное произойдет и сейчас.
Скорее всего, в Америке будет выстраиваться общенациональная система здравоохранения.
Люди поймут окончательно, что интернет — это не нечто опциональное, а такая же необходимость, как крыша и стены. В доме, где живут люди, должно быть электричество, должно быть отопление, должна быть вода и канализация и должен быть доступ к интернету, потому что это жизнеобеспечивающая функция.
К чему приведет это осознание, трудно сказать. Может быть, в каких-то странах оно приведет к национализации операторов. Как у нас, например, электричество нельзя частным образом подавать в дома, а есть единый оператор, ресурсоснабжающая организация. Может быть, такой интернетоснабжающая организация будет. Мы не можем предвидеть последствия, но мы можем смотреть на направления развития.
Направления вот такие: не хочется говорить «милитаризация здравоохранения», но возможно, появления новых полномочий для здравоохранительных и надзорных служб как на глобальном международном уровне, так и внутри стран. Возможно, разного рода Росздравнадзоры и их аналоги станут новыми спецслужбами.
Могут появится новые меры безопасности по глобальному измерению температуры везде и принудительному удерживанию людей с температурой дома. А практики, когда человек сам решал, с температурой ходить ему по улице или нет, уйдут в прошлое.
В России может подорожать труд, как ни странно, потому что массово не приезжают иностранные рабочие, поэтому придется платить тем, кто есть, и кто сейчас может работать.
Думаю, во всем мире получат новый стимул развития службы доставки, будут еще более бурно развиваться онлайн-торговля и онлайн-обучение. И многие из тех, кто уйдут в дистанционный режим работы и обучения, не захотят возвращаться обратно.
Возможно, уйдет обычай пожимать руку при встрече.
— Значит ли это, что люди теперь будут в принципе меньше общаться друг с другом в реальной жизни?
— Онлайн-общение и так становилось основным инструментом коммуникации. С другой стороны, когда карантин начнут снимать, люди начнут с удвоенным энтузиазмом пользоваться теми услугами, которых они были лишены и по которым сильно соскучились: ходить в рестораны, бары, кафе и на танцы.
Люди посидят дома со своими детьми и супругами, присмотрятся к ним повнимательнее, потому что при обычном режиме занятости особо некогда смотреть, кто там у тебя дома живет, а тут вдруг все друг друга увидят и разглядят. Они начнут предъявлять иные требования к пространству вокруг своего дома. Это и так начинало происходить.
Вот самое главное, что важно понимать: любые так называемые чрезвычайные ситуации усиливают те тенденции, которые уже были. Поэтому я не верю в черных лебедей. Усиливающий фактор возникает, когда есть что усиливать. Это как с рейтингом президента и пенсионной реформой. Он начал снижаться после выборов, а потом пришла пенсионная реформа, и обрушила его дополнительно. Так и здесь. Человечество было готово ограничить свободу ради безопасности, и вот появился повод еще быстрее пройти по тому же самому пути.
Люди работали онлайн, теперь будут в еще больших количествах работать онлайн. Они и так проводили больше времени дома, а теперь будут проводить еще больше. В этом роль кризисов: не в том, что они приносят новое, а в том, что они акселерируют уже существующее, и убивают то, что до этого умирало.
Беседовала Наталья Костарнова
