Греческий архимандрит Андрей (Конанос) 24 августа объявил о снятии с себя духовного сана. Он заявил, что у него много причин для принятия этого решения, однако не стал их указывать. При этом отметил, что снимает священнические одежды с благодарностью:
«Я буду продолжать служить и любить каждого встречного. Я буду писать, говорить и помогать своими слабыми силами кому только могу. Со всей искренностью и честностью, но теперь уже и с большей открытостью, широтой и свободой», — рассказал он о своих планах.
Священник был известен как на родине, так и в других странах мира своими проповедями и произведениями, посвященными православию. Он пользовался уважением и любовью читателей и в России. Поэтому его заявление о выходе из рядов духовенства вызвало резонанс.
На «Правмире» вы можете прочесть материалы, посвященные этому событию:
- Архимандрит Андрей (Конанос): Я снимаю свои священнические одежды
- С любимыми не расставайтесь. Архимандрит Савва (Мажуко) – о решении архимандрита Андрея (Конаноса)
- «Больно читать осуждение и сплетни» — священник Дионисий Костомаров о реакции на решение архимандрита Андрея (Конаноса)
- Диакон Алексий Попов. «Трус! Предатель! Туда ему и дорога!» Что не так с нашей реакцией на снятие сана священником
Игумен Нектарий (Морозов)
Я не знаю достоверно причин и обстоятельств, которые его к этому решению побудили. Не знаю его внутренней жизни, его скорбей, браней и искушений. И потому о самом отце Андрее говорить не решаюсь. Тем более — как-то судить о нем.
Не в последнюю очередь потому, что прекрасно понимаю: сегодня ты судишь кого-то за действия, которые представляются тебе недопустимыми, а завтра за то же самое — то, чего ты совершенно не ожидаешь — судят тебя. Таков один из законов духовной жизни, и пренебрегающие им очень быстро убеждаются в его реальности.
Но есть в этой ситуации все же то, что гораздо больше отца Андрея, наших переживаний и недоумений. То, о чем не сказать или, точнее, не напомнить, было бы большой ошибкой.
Не только оправдывают, но и восхищаются
Современная церковная жизнь едва ли не сплошь соткана из недостатков, проблем, всевозможных неправильностей и заблуждений. Наших недостатков, наших проблем, наших неправильностей и наших заблуждений. И человеку, смотрящему на нее (или на нас) со стороны, трудно бывает понять: что же это такое — христианство в XXI веке, не утратило ли оно своей актуальности, не потеряло ли своей сути, живо ли в принципе оно. И все то же самое и, наверное, в еще большей степени — в отношении Церкви.
Более того — подобные вопросы рождаются не только у наблюдателя внешнего, они порой не дают покоя и тому, кто, казалось бы, в церковной жизни основательнейшим образом укоренен, не просто укоренен, но и облачен саном…
Отчего так? Мне кажется, что объяснение заключается не в том, как много у сегодняшней человеческой составляющей Церкви пороков, могущих послужить причиной для преткновения. В другом: в каком-то удивительно поверхностном отношении к христианству у большинства наполняющих наши храмы людей.
Слишком мало тех, для кого вера во Христа на самом деле является тем бесценным бисером, сокровищем, ради которого они готовы отказаться в случае необходимости от всего остального, тех, для кого без Христа жизнь настолько лишается всякого смысла и содержания, что она не только представляется без веры немыслимой, но и поистине становится невозможной.
И из-за этой поверхностности происходит страшная на самом деле вещь: то, что является по самой сути своей незыблемым, неизменным, начинает казаться абстракцией, чем-то, что не наполнено конкретным смыслом и содержанием, что можно трансформировать, усечь, отменить, просто забыть. И это не только о каких-то отдельных сторонах жизни христианской можно сказать, но и о Церкви в целом, и о вере как таковой в конечном итоге.
А в данном случае… В данном случае речь идет о монашестве и священстве.
Ни для кого из нас не новость, конечно, что человек, принявший постриг, рукоположенный в священный сан, может не только отказаться от обетов, от предстояния перед престолом, но и уйти из Церкви. Это случается сейчас сплошь и рядом, заставляя чувствовать боль и вместе с тем внимательнее всматриваться в тех, кто рядом, и в себя самого, стараясь каждый раз понять причины, определить болевые точки, подготавливающие такой исход.
И чаще всего мы их находим: выгорание, усталость, разочарование, приводящее к надлому. Иногда — ложные мотивы рукоположения или пострига. Порой — утрата веры, порой ее отсутствие изначально (бывает и так).
Естественно, что в подобных случаях мы смотрим на произошедшее как на ошибку, на трагедию конкретного человека.
Но ситуация с о. Андреем совершенно иная. Он очень убедительно говорит в своем обращении о принятом им решении не как об ошибке, трагедии или же предательстве. Нет. Возвышенно и витиевато в нем сказано о конце одного этапа и начале другого — более важного и более высокого, предполагающего то же служение людям, но с большей честностью и искренностью.
Если потратить время на прочтение комментариев, которых под текстом отца Андрея в фейсбуке огромное множество, мы увидим, что большинство подписчиков не только одобряют его отказ от сана и от монашества, но и восхищаются им.
Подписчики — это те люди, которые читали его посты, статьи и книги, учившие жизни ради Бога и с Богом, которые чтили его как служителя Христова. И они — восхищены…
Как это понять? Каким же страшным, тотальным должно быть размывание границ между истиной и заблуждением, между обязательным и непозволительным, между верностью и отступлением, чтобы люди, верующие во Христа, восторгались отказом от обетов, данных Ему, и от служения, благословленного Им?
Я хочу сказать об очевидном и непререкаемом — хочу именно потому, что оно перестало быть таковым.
Очевидное не очевидно и непререкаемое — пререкаемо
Когда человек приносит монашеские обеты, он приносит их не людям, это завет между ним и Христом. Обещание верности Ему. Так же, как вступление в брак, принятие монашества требует в идеале полной осознанности, ясности совершающегося выбора. Это слово, которое дается однажды и навсегда.
Если в браке человек пережил разочарование, понял, что они с женой чужие люди, это всегда болезненно, но мы знаем немало случаев, когда, несмотря на сделанную ошибку и расторжение семейных уз, человек все же обретал счастье в новом союзе. Но в Ком разочаровывается отрекающийся от монашества, с Кем расстается, от Кого уходит? От Того, Кому сам себя вручил, с Кем соединился в этом удивительном «восьмом таинстве».
Простителен ли этот грех, эта слабость? Думаю, что не нам, людям, судить об этом, поскольку не в нашем прощении или непрощении нуждается человек: прощение дарует лишь Господь, Чья милость безмерна. Он один знает силы человека и его слабость, боль и страдание, добродетели и пороки. Один ведает, под каким грузом тот пал, какая «последняя соломинка сломала спину верблюда».
Вопрос в другом: можно ли говорить об этом разочаровании как о прозрении, как о добродетели? Я думаю, что можно, но лишь в том случае, если человек перестает быть христианином и «находит себя» в какой-то иной религиозной традиции или же просто отказывается от религии как таковой. Но если он остается христианином, остается в Церкви, то — нет.
Не так давно едва ли весь «православный фейсбук» был занят обсуждением того, имел ли право верующий и благочестивый при том человек оставить жену с пятью детьми и уйти к другой женщине, заботясь при том неформально и даже самоотверженно о первой семье. И большая часть откликов на ситуацию носила возмущенный характер. В настоящем случае постановка вопроса другая: может ли монах и пастырь оставить предстояние перед престолом, совершение Евхаристии и монашество и говорить об этом как о некоем движении вперед?
Кажется, все очевидно. Но возмущения — нет. Это и не страшно, наверное, возмущением мы все сыты по горло. Однако это — симптом. Грустный, явный, страшный — того, что именуется обычно апостасией. Процесс зашел так далеко, что, как я сказал выше, и очевидное не очевидно и непререкаемое — пререкаемо.
И, конечно, как бы там ни было, отец Андрей нанес своим уходом и обоснованием этого ухода удар Церкви, удар, стоящий в ряду других подобных, не первый и не последний, но особенно сильный. И хочется промолчать — потому что больно и на самом деле страшно. Но я уверен, что нельзя.
И я обязательно хочу сказать: нет, это не «конец одного пути» и не «начало другого». Не «возможность продолжать то же служение, но с большей честностью». Это беда, о которой скорбят Ангелы Божии, радующиеся покаянию падшего. И созерцая которую торжествует враг.